Выслушай меня.
— Зачем?
— Ты не уйдешь, пока не выслушаешь меня. Я понимаю, что ты мне не поверишь... Но я никогда не изменял тебе и не обманул тебя... Ни тебя и ни ее... Да, я был с ней на «ты», звал ее, как тебя, «дорогая и необыкновенная»!.. Несколько раз даже ездил к ней... Но мы были с ней только друзьями... Больше ничего...
«Это говорите вы? Вы, который никогда не верил в то, что мужчина и женщина могут быть только друзьями?» Но Лина не прерывала его, и Генрих продолжал, все еще стоя в дверях:
— Однажды я получил на адрес филармонии письмо от незнакомой женщины. Ее тоже зовут, как тебе уже известно, Фрида. Из письма я узнал, что прошлым летом, находясь на курорте, она была на моей лекции и ушла оттуда потрясенной. «Вы занимаетесь не тем, чем должны заниматься, — писала она мне. — Вы должны играть, а не читать лекции...» Никто со мной не был так откровенен и строг. Никто так открыто и верно не указывал мне на просчеты в игре, как эта незнакомая женщина. И вместе с тем никто до тех пор не мог заставить меня так поверить в себя самого, как сделала это она своим письмом. Я не показал тебе его потому, что тебя не было дома — ты была тогда в отъезде. Но Ира его читала. Можешь у нее спросить. Я, конечно, сразу ответил. Через несколько дней я снова получил от нее письмо.
— На адрес филармонии, естественно? — тихо, почти вполголоса, прервала его Лина, стоя прислонившись к стене, с полузакрытыми глазами.
— Я дал ей свой домашний адрес, но она продолжала писать мне на филармонию. Письма приходили часто. Давать их читать тебе я уже не мог. Я почувствовал, что должен с ней увидеться, и поехал в командировку в город, где она живет. И встретился с ней. Вот скоро год, как мы с ней знакомы. Но если ты спросишь, чем она меня к себе привлекла, я не смогу ответить. Она не очень красивая и не очень молодая. Но она вернула мне веру в себя и этим мне дорога. Я ни в чем тебя не виню. Ты инженер, прекрасный инженер. Но тогда, когда мы познакомились, ты была не только студенткой энергетического института. Я не помню, когда последний раз я видел тебя за пианино. Человек, который был так влюблен в музыку, как ты, не может уже без нее обходиться. А если он может обходиться, значит, у него что-то отмерло... Я давно хотел тебе это сказать.
Лина стояла, как прежде, у стены, закрыв глаза, и молчала.
А Генрих продолжал:
— Временами мне казалось, что ты смотришь на меня, словно я инженер или врач, забывая, что инженером и врачом может быть любой, а музыкантом, художником, писателем лишь тот, кто рожден для этого. Не знаю, может быть, Фрида во мне ошиблась, но я всегда буду ей благодарен за то, что она напомнила мне об этом и заставила меня иначе смотреть на себя. Те, кто слышал мою игру сейчас, заметили во мне эту перемену. Все.
— Все, кроме меня, вы хотите сказать?
Генрих ей не ответил, он продолжал:
— Я знаю, что виноват перед тобой, но виноват только потому, что скрыл от тебя переписку с этой женщиной и что время от времени вижусь с ней. Только этим виноват я перед тобой. Мы с ней были только друзьями. И чтобы остаться и дальше друзьями, мы теперь навсегда расстались. Я и так все рассказал бы тебе. Только не сейчас. Не сейчас.
Если бы Генрих остался стоять у дверей и загородил ей дорогу, когда она схватила чемодан...
Но об этом Лина думала потом, когда тащилась глубокой ночью с чемоданом в руках на оставленную было квартиру, в небольшую комнату с окошком в зеленый двор.
11
Лина вначале не поверила, что мужчина, которого она внезапно увидела возле себя в море, и есть тот самый человек, который на санаторном пляже постоянно сидел с книгой под тентом, никого и ничего, казалось, не замечая, чем, наверно, и привлек к себе ее внимание. Теперь, подпрыгивая возле нее на волнах, далеко от берега, он вдруг спросил:
— Вы, случайно, не из балета?
Для Лины вопрос этот был не совсем неожиданным, ее и раньше спрашивали об этом, но много лет назад, она сама не помнит, как давно это было. Но чтобы сейчас у нее такое спросили...
И так как Лина не знала, что хотел незнакомец этим сказать, она ответила ему не очень вежливо:
— Вы меня, наверно, с кем-то спутали. — И с каким-то раздражением, сама не зная почему, добавила: — Я к театральному миру никакого отношения не имею. Я рядовой инженер.
Если б Лина не поторопилась открыться, — она была в этом почти уверена, — незнакомый мужчина, наверно, сослался бы на свою интуицию и при этом, вероятно, заметил бы, что интуиция его редко подводит. Генрих познакомился с ней ведь тоже таким образом. Многие мужчины, очевидно, знакомясь, ссылаются на свои предчувствия. А какая женщина, будь она даже намного моложе Лины, останется равнодушной к тому, кто дает понять, как только что дал ей понять этот незнакомый человек, что она еще в том возрасте, когда ее замечают и она еще может нравиться. Но Лина так много раз слыхала это о себе, что ни один мужчина, даже самый красивый, не обратит этим на себя ее внимание. Тем не менее ей любопытно узнать, чем она напомнила незнакомцу балерину. И она спросила у него, когда волна поднесла его к ней, спросила и сразу стала оправдываться:
— Мне просто интересно...
— Пожалуйста, — ответил он, — но вы сами разве не знаете, какая вы стройная и гибкая и плаваете, словно танцуете. У вас, должно быть, представляю себе, очень ревнивый муж. Можно ему посочувствовать. Я на его месте...
Его накрыла волна, и, когда Лина через несколько минут снова его увидела, он был далеко от нее. Волны подгоняли его к берегу.
Лина еще не собиралась выходить. Она лежала лицом к слепящему солнцу с закрытыми глазами, не заботясь о том, куда
