О Юнии в тот момент не думалось. Думалось о делах. К счастью, когда появлялись заботы, она на ум проконсулу не приходила. Работая, сбегал от боли. Только к вечеру накатывало.
А сейчас утро, и не о ней речь. Так чего же лезет в голову? Последний разговор – тяжелый, хотя не ругались, не спорили – но разошлись, казалось, навсегда. Для обоих дело кончилось. Авл был рад, что все сказал. Не то чтобы легче. Нет, яснее.
Кстати, сразу после этого усилия ушла Карра. Страхи, темные мысли, овеществленные в ней, ухнули в преисподнюю, как только он решил переломить себя и сознаться.
Ответ был заслуженным. Другого не ожидал. Шел, как на казнь. Обратно ехал – голова кружилась. Упал бы в обморок – нельзя. Она же и прибежит его поднимать. Нестерпимо!
Но сейчас о супруге легата не думалось. Думалось о городе. Всю ночь просидел тут, глаза слипались, но спать не мог. Ушел в палатку, прилег, просто потому, что держать себя в вертикальном положении нет сил.
Только опустил голову – не заснул, нет – может, дрема, а, может, и ее не было, навалилось какое-то оцепенение. Авл даже испугался: опять придут темные твари его мучить. Но нет, их отсекло, как гладусом. Над палаткой вдруг открылось небо, словно матерчатых скатов не было. Не утреннее, серое, а голубое, сливающееся в отдалении, на востоке, с встающим солнцем – с золотом, подсвеченным румянцем.
На небе сияли две буквы: «ХР», превращаясь в символ Невидимого Бога. Авл услышал голос, шедший одновременно и сверху – громовой, повелевающий, и изнутри него самого – тихий, ласковый, просивший. Но проконсул был уверен: это один и тот же голос. Смертельно захотелось увидеть Того, кому он принадлежал. И страшно, и радостно, и стыдно самого себя.
Точно встретил родного Человека, который может карать, но будет миловать. Отца? Сына? Неясно – слито воедино и спеленуто Духом.
«Сим победишь».
Авл и не спал, а проснулся в холодном поту. Взмокли и туника, и даже плащ, который он бросил на ложе. Кликнул рабов, приказал разбудить Валерия Друза. Старый легат застал проконсула за странным занятием, тот рисовал на куске пергамена знак из двух перекрещивающихся букв: «ХР». Втыкал «Р», как топорик ликтора, в «Х», как в пучок прутиков-фасций.
– Прикажи всем нарисовать это на щитах. С ними двинемся к Вечному Городу.
Валерий опешил.
– Как с этим? У нас же не все назаретяне! Пусть они и пишут.
Но взглянув в лицо другу, понял: тот не отступит.
– Я похож на назаретянина? – рявкнул Авл. – Ты по мне не видишь, что меня трясет?
Командующий рассердился: друг такой понятливый в иное время, тут неожиданно встал на дыбы.
– Ты понимаешь, что делаешь? Многие будут недовольны.
Мартелл молчал, делая вид, что распоряжение отдано, и больше ему добавить нечего. Но Валерий не отступал:
– Не делай этого. Умоляю тебя! – по движению легата было понятно, что тот вот-вот встанет на колени. – Только попробуй настоять на своем, и тебя бросят люди. Хочешь остаться без легионов?
Проконсул заворчал: мол, делай, что сказано. Даже не стал поворачиваться к Валерию из-за стола. Что-то держало. Не мог посмотреть другу в глаза, было очень тяжело. Спрашивается, почему? Он что, так много просит? Много. Очень много.
Как при разговоре с Юнией, гири висели на языке, а веки отяжелели, точно налились свинцом. Проконсул хотел бы пойти к тазу с водой и умыться, так и не взглянув на Друза, но услышал, как наколенники легата брякнули о земляной пол.
– Всеми богами заклинаю, одумайся, – простонал старый товарищ. – Ведь легионы уйдут. С кем останешься?
– С Кем останусь? – Мартелл кивнул на рисунок. Он, наконец, повернулся, усилием воли пригнул вопрошающий и обвиняющий взгляд Валерия к земле. – Скажи всем: кто так сделает, будет мне друг. Остальных не держу. – Он помедлил. – Ты-то сделаешь?
Друз поколебался. Ох, не любил он божественных озарений у командующего. Но куда тот, туда и он. Так судьба решила.
– Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – выдавил старый легат. – А на меня всегда можешь положиться.
Авл кивнул. Не умел извиняться. Не умел, как следует благодарить. Но тут обнял, прижал к себе.
– Если придется умереть…
– Не продолжай, – Друзу стало неловко. – Мы хорошо повоевали. И жизнь у меня, благодаря тебе, была хорошая. Надо – умру. Невелика потеря.
Очень велика! Во всяком случае, для него, Авла.
⁂
Максенций показал свой истинный – жадный и неуступчивый – нрав, едва его избрали диктатором. Сразу напомнил, кто оплачивал акции сторонников республики. Хищно придвинулся к власти и терпел Эмилия Плавта с его рыбьими глазами только в качестве докучливого советника, чьим словам далеко не всегда следуют.
Новый цензор бесился, но терпел. Ему казалось, что он сменил один объект всеобъемлющей, вселенской зависти – Секутора – на другой, помельче, но куда более вонючий. У Мартелла хоть были причины для самолюбования. У Варреса только деньги.
Республика прогнила, если ее защищают такие негодяи!
Чтобы справиться с внутренним кипением, Эмилий Плавт нашел бывшую любовницу Мартелла гетеру Лию Кальпурнию, вольноотпущенницу проконсула, и предложил ей солидное содержание. Четыреста сестерциев в год. Так он, по крайней мере, в своих глазах уравновешивал себя, если не с Мартеллом, то с новым диктатором.
– Подбираешь за Меченым баб? – хмыкнул при следующей встрече Максенций Варрес.
– Что, не успел? – парировал Плавт. – Жена досталась Цыцере. Любовница – мне.
– Ты бы еще хвастался его старыми сандалиями! – потешался диктатор.
Варрес смеялся, но его лицо вытянулось. Он отлично понимал, что Цыцера и Эмилий Плавт забрали себе бывших женщин проконсула, чтобы досадить ему, новому диктатору. Счет шел не в его пользу.
Поэтому Лия Кальпурния охнуть не успела, как ей предложили 500 сестерциев от другого покровителя. Речь даже не шла о том, чтобы залезть к гетере в постель. Во всяком случае, Эмилий не изъявил такого желания. А вот жизнерадостный ворюга Максенций – другое дело. Он ей даже понравился – веселый и циничный. Балагур, любитель выпивки и шлюх. Не чуждый всем радостям жизни. В первый же вечер он связал ее и подвесил над кроватью, заставив изнывать от желания. А во второй сам был вовсе не против хорошей порки конским хлыстиком. Словом, побаловались.
Тем временем Плавт надулся, как мышь, и ждал случая отомстить.
– Разве я виноват, что женщине со мной веселее? – поддразнивал Варрес. – Видно, ты сам ее не захотел.
Захотел, не захотел – что за разговоры? Взяла деньги, изволь изображать его, Эмилия, любовницу.
– Ты жалок, – сказал ему диктатор. – Даже бабу не хочешь по голой заднице хлопнуть! Почему ты тогда решил, что политика для тебя – тоже ведь дело грязное.
