Книга Контур человека: мир под столом - Мария Аверина

Ночной разговор

Однажды, когда я была совсем маленькой – всего лишь лет пяти, наверное, – проснулась я внезапно ночью от чувства полнейшего одиночества. Тишина в квартире стояла какая-то особенная, непривычная. Словно дома никого нет. Даже Бима.

Но такого быть не могло! Я еще никогда не оставалась одна, а тем более ночью!

Прислушалась: ходики на кухне… Где-то капает кран… По стеклу окна тихонько скребется мелкая снежная крупа. Вроде все как всегда. И в то же время ну совершенно иначе!

Вылезла я из-под одеяла, ноги в тапочки вдела, как Бабушка учила – аккуратно, не заминая пятку, – взяла Мишку и пошла в Бабушкину спальню. Захожу – а ее и вправду нет. И постель не расстелена.

На подстилке Бима тоже пусто.

Может быть, они на кухне? Бабушка засиделась, проверяя студенческие работы, а Бим заснул, по обыкновению лежа на Бабушкиных ногах? Толкнула дверь – но и там их нет. Может быть, в туалете? В ванной?

Но их нигде не было.

Села я в коридоре под вешалкой и задумалась: «Наверное, плохо я себя вела, раз они от меня ушли!»

И стала припоминать, что же я такого страшного сегодня натворила?

Утро началось, как всякое утро выходного дня, когда мне не надо было идти в детский сад. Я честно намочила зубную щетку и добросовестно выдавила в раковину кусочек зубной пасты. Потом смыла его большой струей воды, не забыв при этом фыркать, как целое стадо тюленей. Бим сидел рядом, все видел, но надо сказать, что он никогда меня не выдавал. Потом о белоснежное вафельное полотенце вытерла слегка намоченные руки, и с чистой совестью мы оба отправились на кухню завтракать.

На столе уже стояла моя утренняя каша, которая немедленно заинтересовала Бима. Но, получив строгий окрик Бабушки, он послушно полез под стол в ожидании, когда я, как всегда тайком, начну ему ее с ложки скармливать.

Кроме того, на специальной кружевной салфеточке на столе красовалась изящная Бабушкина черная глиняная чашечка с блюдцем. Из нее выглядывала маленькая витая ложечка – трогать ее мне было запрещено, а она мне так нравилась! Рядом стояли «Рама» и крохотный, совершенно кукольный графинчик со сливками. Много раз я покушалась на него, сервируя стол Мишке и Слонику, но Бабушка, всякий раз строго выговаривая мне за это, упорно возвращала его во взрослое пользование. Что с моей точки зрения было совершенно неоправданно.

Сама Бабушка как раз колдовала над кофе. Это был целый процесс! Правда, мне казалось – долгий, томительный и бессмысленный, сопровождаемый сосредоточенным Бабушкиным сопением в ожидании, когда на густой вонючей жиже в узком горлышке медного кофейника появится мутная пузыристая шапка. Но Бабушка считала, что кофе без пены, сливок и кусочка белого хлеба со сливочным маслом – это безнадежно испорченное утро. Правда, с тех пор как толстый, румяный пекарь в телевизоре рассказал нам, что у «Рамы» удивительно нежный, свежий, сливочный вкус, а компетентные доктора подтвердили, что от «Рамы» не толстеют, круглая пластиковая коробочка надолго вытеснила со стола масленку, что несколько подпортило согласованное сервизное изящество утреннего натюрморта.

Однако, невзирая на дань современности, сама традиция была нерушима. Пользуясь тем, что, колдуя над кофейником, Бабушка стояла к нам спиной, мы с Бимом успевали съесть бо́льшую часть каши, прежде чем она наконец стремительно прихватывала деревянную ручку в тот самый единственный момент, когда поднявшаяся пена уже была готова ринуться через край, и триумфально опрокидывала резко пахнувший напиток в свою крохотную чашечку. После этого кашу приходилось доедать самостоятельно, ибо Бабушка усаживалась за стол, отрезала тонюсенький, почти кружевной кусочек батона и не торопясь, со вкусом намазывала на него тонкий слой желтоватого спреда.

Но в это утро закончить священнодейственную процедуру ей не удалось. Зазвонил телефон.

Бабушка помчалась в комнату, крича на бегу:

– Маша, посмотри за кофе! Как только закипит, поверни краник на плите! Налево! Где левая рука, помнишь? Я быстро!

Я осталась созерцать сиренево‐серые язычки пламени, которые нехотя лизали дно медной турки. А Бим выжидательно высунул нос из-под стола: теоретически путь к каше был свободен. Оставалось только, одним махом поднявшись, кинуть лапы на столешницу и стремительно втянуть содержимое моей тарелки в свой тоскующий, вечно ненасытный желудок. Что, собственно, с моего молчаливого согласия он и сделал.

Естественно, мне было скучно. И я искренне удивлялась, как это Бабушка может так внимательно, не отвлекаясь, сжимаясь в комочек, словно прицеливаясь, долго-долго в напряжении следить, чтобы не пропустить момент между пузырением пенки и стремительным ее изливанием на плиту, если кофе перекипел. Пенки получалось совсем чуть-чуть, а головной боли по отмыванию плиты – минимум на час. Как вы понимаете, заниматься этим мне утром выходного дня совершенно не улыбалось.

Взрослые такие чудны́е! Многие вещи в этой жизни делаются гораздо проще, чем им кажется. Пена? Большая? Густая пена в чашке? Пожалуйста!

Не дожидаясь, когда кофе вскипит, я перелила его в чашку и, слыша, как Бим с наслаждением чавкает кашей, побежала в ванную. Там стояла моя чудесная земляничная пенка, в которой мы с уточкой каждый вечер плескались в теплой ласковой воде. Правда, на вкус она была не очень (медовые акварельные краски несравненно лучше!), однако взрослые и дети – совершенно разные люди. Мне, например, было непонятно, как можно наслаждаться горьким кофе, а Бабушке – почему я ем побелку со стен и с удовольствием сжевала все мелки, которые мне купили для того, чтобы рисовать во дворе «классики».

Налив в мыльницу чуть-чуть воды и «землянички», взбив все это зубной щеткой, я аккуратно пересадила прекрасную, туго-вздыбленную, крепкую пену на поверхность бурой жижи, и она сверкающей в утреннем солнце радужной шапкой встала в Бабушкиной чашке. И только я успела отнести мыльницу на место, а Бим, начисто вылизав мою тарелку (спасибо ему за это!), нырнуть обратно под стол, как в кухню вернулась Бабушка.