Благодарю за службу
С самого детства в моей памяти не стирается встреча с человеком, о котором давно хотелось рассказать. Даже в сегодняшние зрелые годы сложно дать оценку страшным событиям, которые оставили кровавый след в памяти моих соотечественников. Речь идёт о человеке, которого у нас в Сибири называли «Сибирский Берия», таким был Роберт Индрикович Эйхе, с 1924 года во многом определявший ход массовых политических репрессий в Западной Сибири. Заняв в 1930 году пост 1-го секретаря ВКП(б) Западно-Сибирского края, был первым лицом вплоть до своего ареста в 1938 году. Бескомпромиссный и жестокий, раздавленный и уничтоженный системой, частью которой был он сам, приложивший немало усилий в борьбе с «врагами народа», советской власти.
…В ту пору, когда мы познакомились с этим человеком, мне было всего шесть лет. Но цепкая детская память сохранила его облик, тот страшный рассказ, который поведал он моей маме. К сожалению, имени его я не знаю. Мама обращалась к нему, называя его Василичем.
Василич работал шофёром на небольшом газике в инженерно-проектной организации, где моя мама была рядовым бухгалтером. Учреждение располагалось в самом центре г. Н-ска, а мы жили на окраине этого большого города. Каждое утро Василич подъезжал к нашему небольшому домику, садил в тесную кабину нас с мамой и увозил меня в детский сад, а маму на работу. С учётом того, что мой детский сад находился далеко от дома и от места работы, для мамы это было решением всех транспортных вопросов.
Мне нравился Василич. Он казался добрым и ласковым человеком, который всегда вручал что-то вкусненькое. Мама его слегка журила за это. Но он, каждый раз поглаживая меня, произносил одну и ту же фразу:
– Аня, не лишайте последней радости наслаждения от встречи с ребёнком, с вашей девочкой, таким милым и красивым ангелочком.
Я спрашивала маму о том, есть ли у него дети, но она отвечала уклончиво, то говорила, что у него все в семье умерли, то – что у него никого не было и нет. Я же привязалась к Василичу. Он напоминал мне моего дедушку, которого я очень любила и по которому всегда скучала. У Василича была большая и тёплая рука, которую я помню до сих пор. Он был человеком неопределённого возраста. Его лицо всегда было не брито, носил он простую ватную фуфайку, драповую чёрную шапку и кирзовые сапоги. Мама часто высказывала ему замечание в связи с запахом, который всегда исходил от него. Я даже запомнила слово, которое при этом она называла:
– Василич, ты опять чифирил! Бросил бы ты свои зэковские привычки! – выговаривала мама ему.
– Зачем, Анечка? Так мне легче. Иначе сердце моё лопнет от тяжести, которое оно носит.
– Умрёшь ведь, Василич! – с теплом вновь продолжала разговор мама.
– Ну и что! Кому я нужен, Анечка? Даже вспомнить обо мне будет некому! Никого у меня не осталось! Никого! Всё к одному концу…
Эти странные разговоры будили во мне большое любопытство к Василичу. Однажды в такой очередной поездке он поведал маме о себе.
– Аня, я ведь девять лет был личным шофёром Роберта Индриковича Эйхе. Возил его с того момента, как был он определён к нам в Сибирь, и до самого его ареста. Меня и арестовали тоже в 1938 году, на майские праздники, в самое что ни на есть 1 Мая 1938 года, на третий день после ареста Эйхе. Сидел я в камере с арестованными по политическим мотивам. Мне повезло. Многое узнал впервые. Я, конечно, знал, чем занимался Эйхе, слышал о его непосредственной сопричастности к массовым арестам и расстрелам, но никогда об этом особо не задумывался. Роберт был человеком честным, таким мне он казался всегда, я и сейчас иначе не могу оценить его. Дисциплинирован, аккуратен и точен, он требовал такого же отношения к работе от всех, в том числе и от меня. Работать приходилось много, выходных фактически не было, мы колесили по нашему Сибирскому краю. Эйхе быстро освоился, ему нравилась Сибирь, сибирские зимы и сибиряки.
В камере я впервые ощутил всю горечь трагедии, которая произошла в моём Отечестве и в моей Сибири. Но всё равно, даже причастность моего начальника к этим трагическим событиям, ничто не могло поменять моего отношения к Роберту. Для меня он оставался человеком, преданным своему народу и своей Родине, солдатом, который служил там, где ему прикажут. Сначала меня били, пытаясь выудить из меня сведения о причастности Эйхе к заговору против советской власти. Меня спрашивали о поездках и встречах Эйхе. Я рассказывал всё без утайки. Что тут было скрывать? Потом про меня будто забыли. Шли месяцы, прошло почти два года. Свидания, передачи, письма с воли были запрещены. Я ничего не знал о жене и маленькой дочке. Так тянулось время.
