«…Прочитал Лескова „Захудалый род“ — очень скучно, ненужно. В той же книге „Овцебык“ — оч. хорошо. В „В. Евр.“ еще три очерка из „Зап. Степняка“ Эртеля — все очень плохи. Лучше других „Поплешка“, но и тот нудный, на вечную тему всех времен о народной нищете, о мироедах т. п. Впервые я читал этого „Попл.“ полвека тому назад и навсегда запомнил отлично начало этого рассказа… Молочный блеск — особенно хорош». (23.VIII.40.)
«…Вчера приехал Борис Зайцев… очень родной нам, точно из семьи. Сейчас около 10 ч. Сошел пить кофе. К нему вышел Ян. Быстро заговорили о Гоголе, Ян вспомнил свою давнишнюю мысль, что Гоголь сжег не вторую часть „Мертвых душ“, а то, что не вышло из этой второй части. Ему хотелось писать в ином стиле, неорганически, а это у него не вышло. Ему хотелось стать Данте, Шекспиром, Зайцев сказал: — Я Гоголя понимаю, стал недавно понимать, через себя. Ведь знаю, что жизнь не такая, как я изображаю ее, а между тем иначе я не могу, без этих „акварельных тонов“». (26 апреля 34 г.)
«…Бетховен говорил, что достиг мастерства тогда, когда перестал вкладывать в сонату содержание десяти сонат».
«За это время скончался Ходасевич — „растерзан“, „разорван“ желчный пузырь. Два огромных камня. Доктора проглядели. Надо было несколько лет назад сделать операцию. — Жаль его очень. И рано он ушел. Нужен еще. Да и сделать мог еще много…» (5 июля 39 г.)
«…Сегодня говорили о Зола, он перечитал „Nana“. Хвалил Зола за ум, за знание жизни — но ни художества, ни поэзии… Ян находит, что в „Nana“ квинт-эссенция женщины известного типа — только желание, больше ничего, отсутствие жалости и какое-то романтическое стремление к бескорыстному чувству…» (8 июля 39 г.)
«…Приехал к Яну Гроссман (издатель, литературовед), высокий, худой и самоуверенный человек, говорит гладко, несколько певуче. Он явился просить у Яна выборных рассказов из его произведений…
— Из современников только вас, — говорит он с улыбкой, — из умерших: Герцена, Гоголя, Кольцова, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Толстого, Тургенева и других. Разные лица будут делать выборки, например, Островского подаст профессор Варнике, Достоевского — я.
— Значит, в каждой книге будет критическая статья? И это будет относиться и к живым авторам? — спросил Ян.
— Да, но можно сделать по другому принципу, — стал объяснять Гроссман. — В данном случае не будет какого-нибудь исследования, а вы сами сделаете выбор произведений.
— Что такое избранные произведения, — перебил Ян, — это не самые лучшие, а разнообразные. Можно отметить характерные черты в творчестве.
— Да, — согласился Гроссман, — учебные цели…
— Что же я с собой делаю? Я выбираю шесть листов лучших, следовательно, все остальные я считаю плохими?
— Да, к современному автору неудобно прилагать такое заглавие, вы правы, — соглашается Гроссман, — лучше назвать „Избранные страницы“…
Гроссман производит впечатление очень культурного человека, вероятно, с ним иметь дело будет приятно, хотя он человек холодный…» (17/30 ноября 1918 г.)
«…Мой экспромт Шаляпину (в ресторане „Петроград“, против церкви на rue Darn в Париже, после панихиды по Вас. Нем[мировичу]-Данченко)»:
Хорошо ты водку пьешь, Хорошо поешь и врешь, Только вот что, rnon ami, Сделай милость, не хами…
(14.XII.41.)
«…Каждый вечер жутко и странно в 9 часов бьют часы Вестм. абб. в Лондоне — в столовой!
По ночам ветерок не коснется чела, На балконе свеча не мерцает. И меж белых гардин темно-синяя мгла Тихо первой звезды ожидает…
Это стихи молодого Мережковского, очень мне нравившиеся когда-то — мне, мальчику! Боже мой, Боже мой, и его нет, и я старик!..» (15/11.41.Понед.)
«…Прочел книжечку (изд. Суворина) гр. Соллогуба — Аптекарша, Метель, Неоконченные повести. Довольно ловко все, но ненужно. Герои и героини, как всегда писали прежде, умирают от несч. любви.
Хорошо для рассказа: донской казак Харулин.
Хорошо бы написать рассказ, действие которого в Бахчисарае. Татарин Осламбей. Татары говорят: „тютюн ичмен!“, т. е. „попить дыму“ (покурить). Еще: „шишлык“ (а не „шашлык“: шиш по-татарски вертел, палочка). Хорош Бахчисарай! Овцы Божья стада». (6.III.40.)
«…Леня задал Яну вопрос: почему в ранних ваших стихах и потом в „Храме Солнца“ у вас душа религиозная, а затем как-то от этого закрылась? — Ян ничего не ответил.
А ведь душа его, действительно, религиозна. В нем две души — матери и отца. Последняя заглушает первую». (6 янв.1950 г.)
«…Дочитывал 1-й т. стихотв. Полонского, вспоминал, как читал в Beausoleil. Теперь в последний раз в жизни? Вероятно. Вспоминал те чувства, что были в ранней молодости, в Озерках, при чтении некоторых стихов. 9/10 — скука, риторика и часто просто непонятная. Зато 1/10 превосходно». (24.IX.42.)
«Перечитываю жизнь Гёте (по франц.)». (1.V.Суб.42.)
«…Перечитывал стихи А. К. Толстого — многое удивительно хорошо, — и свои „Избр. стихи“. Не постигаю, как они могли быть не оценены!
В безделье провожу свои истинно последние дни. Но ничего не могу!» (18.VI.42.)
«…Прочел две книжки К. Федина — „Братья“ и „Похищение Европы“. Оч. много знает, оч. неглуп — и наряду с этим сумбур, выдумки». (4.2.44.)
«…Кончил вчера вторую книгу „Тихого Дона“. Все-таки он хам, плебей. И опять я испытал возврат ненависти к большевизму». (30.8.41.)
«…Вчера кончил перечитывать „Обломова“. Длинно, но хорошо (почти все), несравненно с „Обрывом“»… (18.Х.41.)
«…Вечером приезжал Симонов, приглашать на завтра на его вечер… Понравился своей искренностью, почти детскостью… На юге написал он 30 стр. новой повести. Тема: профессор, побывавший за границей, возвращается на родину, на Урал, не застает жены дома… ждет и думает, вспоминает. И видит, как здесь все плохо, хуже, чем там. — Симонов думает, что цензура пропустит. Он уже в Верховном Совете, избран от Смоленщины.
Симоновское благополучие меня пугает. Самое большое, станет хорошим беллетристом. Он неверующий… Когда он рассказывает, что он имеет, какие возможности в смысле секретарей, стенографисток, то я думала о наших писателях и старших, и младших. У Зайцева нет машинки, у Зурова — минимума для нормальной жизни, у Яна — возможности поехать, полечить бронхит. И все же для творчества это, может быть, нужно. Симонов ничем не интересуется. Весь полон собой. Человек он хороший, поэтому это не возмущает, а лишь огорчает.
Очень довольна, что провела с ним час. Это самые сильные защитники режима. Они им довольны, как таковым, нужно не изменить его, а улучшить. Ему нет времени думать о тех, кого гонят. Ему слишком хорошо». (11 авг.46 г.)
