В делах Тайной канцелярии 1741 года нет упоминаний о правах Елизаветы на престол. Едва ли не единственным случаем такого рода стало письмо к ней «польской нации шляхтича» Петра Прокофьева о явленном ему «гласе с неба»: он, как российский царь Петр, должен взять в жены «российскую цесаревну Елизавету». В сентябре 1741 года дело было передано в Синод, в чьем ведении состояли душевнобольные410.
Очевидно, фактором, максимально способствовавшим новому перевороту, стала деградация самого режима Анны Леопольдовны летом — осенью 1741 года. Погруженная в личные и семейные проблемы правительница к этому времени, по-видимому, утратила контроль над своим окружением. Но толки о престолонаследии не могли не беспокоить Елизавету и ее сторонников, тем более что существовал проект выдать цесаревну замуж за младшего брата Антона Ульриха, принца Людвига, которого покорные чины Курляндии только что избрали своим герцогом вместо Бирона411. Надежды на поддержку шведов рухнули после поражения 23 августа при Вильманстран-де; опубликованный ими манифест о борьбе с министрами-иностранцами никакого отклика не вызвал. Единственная надежда у принцессы оставалась на гвардию — но не на командиров, а на «солдатство». Наутро после совершённого переворота Шетарди написал в Париж о том, что накануне со слов «доверенного лица» цесаревны узнал: «…основою партии [Елизаветы] служат народ и солдаты, и что лишь после того, как они начнут дело… лишь тогда лица с известным положением и офицеры, преданные принцессе, в состоянии будут открыто выразить свои чувства»412.
Солдатская конспирация
Как известно, дворцовый переворот произошел с триумфальным успехом и без какого-либо сопротивления. Каковы же были его пружины, если версия о заговоре выглядит не вполне убедительной? Серьезных аргументов в пользу всеобщих «патриотических» симпатий к Елизавете в обществе нет. Конечно, в гвардии дочь Петра Великого пользовалась популярностью, однако арестованные регентом Бироном офицеры не упоминали имени цесаревны в качестве достойной кандидатуры на престол. Нельзя также сказать, что утверждение у власти Анны Леопольдовны было встречено в полках с неудовольствием.
В первые месяцы правления Анны Леопольдовны не встречается случаев неуважительных отзывов о ней солдат, тем более что правительница явно стремилась добиться расположения гвардии. Напомним, что участники ареста Бирона получили следующие чины; 52 бездействовавших караульных гренадера — по шесть рублей, а 177 мушкетеров — по пять. Офицеров регулярно приглашали на приемы-куртаги. Парады на придворных празднествах сопровождались распоряжениями Дворцовой конторе непременно обеспечить их участников двумя чарками водки и пивом, а при нехватке пива «неотменно взять где возможно за деньги, токмо при том смотреть, дабы то пиво было доброе и не кислое и чтоб нарекания на оное никакого быть не могло»413. Полковые праздники отмечались особыми «трактованиями» от дворца для всех штаб- и обер-офицеров. Именно при Анне Леопольдовне гвардейцам стали выдавать по десять рублей за несение ночных караулов во дворце. В апреле 1741 года правительница распорядилась, чтобы работавшие на постройке казарм гвардейские солдаты получали оплату в размере четырех копеек в день414. Новый генералиссимус также считал необходимым проявить заботу о гвардии: в том же апреле он распорядился сварить для солдат специальное пиво на осиновой коре, сосновых шишках и можжевельнике для профилактики цинги.
Однако сохранившиеся книги приказов по полкам за 1740–1741 годы показывают: дисциплина в частях была явно не на высоте и взыскания по количеству намного превосходили поощрения. Из месяца в месяц повторялись приказы офицерам следить, чтобы их подчиненные «в квартирах своих стояли смирно и никаких своевольств и обид не чинили и без позволения никто никуда с квартир не отлучались». Но солдаты являлись на службу «в немалой нечистоте», «безвестно отлучались» с караулов, играли в карты и устраивали дебоши «на кабаках» и в «бляцких домах». Они «бесстрашно чинили обиды» обывателям, устраивали на улицах драки и пальбу, «являлись в кражах» на городских рынках и у своих же товарищей (к примеру, Кондрат Федулин из Семеновского полка был настоящим вором-рецидивистом415), многократно «впадали» во «французскую болезнь» и не желали от нее «воздерживаться»416. Обычной «продерзостью» стало пьянство, так что приходилось издавать специальные приказы, «чтоб не было пьяных в строю»417.
Более серьезные проступки показывают, что гвардейцы образца 1741 года чувствовали себя хозяевами во дворце и столице. Семеновский гренадер Иван Коркин был задержан на рынке с краденой посудой из дома самого «великого канцлера» А. М. Черкасского; Преображенский солдат Иван Дыгин нанес оскорбление камер-юнкеру правительницы и офицеру Конной гвардии Лилиенфельду Разгулявшиеся семеновцы Петр и Степан Станищевы «порубили» на улице караульных, а заодно и вмешавшихся в драку прохожих. Преображенец Артемий Фадеев «в пребезмерном пьянстве» тащил на улицу столовое серебро и кастрюли из царского дворца, а его сослуживец гренадер Гавриил Наумов вломился в дом французского посла и требовал у иноземцев денег418. Регулярное чтение солдатам «Воинского артикула» и обычные наказания в виде батогов явно не помогали, как и внушения офицерам иметь «смотрение» за вверенными им подразделениями.
Навести дисциплину в гвардии попытался генералиссимус и гвардейский подполковник Антон Ульрих. Елизавета рассказывала Шетарди, что он заставлял бедных гвардейцев работать на строительстве собственных казарм. В мае 1741 года принц повелел восстановить в полках особые гренадерские роты (впервые они были созданы при Петре I, ликвидированы в 1731 году), которые должны были стать примером для всей гвардии. Книга приказов Преображенского полка свидетельствует, что принц лично отбирал в новую роту солдат и офицеров во главе с капитаном Иоганном фон Зихеймом. Новый командир под руководством самого принца сразу же приступил к муштре и «экзерцициям»419. С лета 1741 года в адрес гренадеров и других солдат заметно увеличивается количество выговоров и наказаний: они выполняли приемы ружьем «не бодро», носили не положенные по форме шапки, «виски не потстрижены по препорции», «волосы не завязаны» и т. д. Было приказано новой роте снять мерки и делать новые мундиры и амуницию. В строившихся солдатских слободах принц запретил открывать кабаки420.
Все эти строгости вместе с тяготами военного времени (запретом отпусков и командированием в августе сводного гвардейского отряда на фронт) явно не способствовали популярности брауншвейгского семейства. Начиная с августа в Тайной канцелярии вновь стали рассматриваться дела о «непристойных словах» гвардейских солдат и прочих обывателей в адрес верховной власти.
Преображенский солдат Иван Ветчинкин жаловался, что гвардейцев с утра посылают на работу. Другой преображенец, Василий Бурый, усмотрел 23 августа на небе некое явление и объявил приятелю, что «швед восстает войной за едину правду, того для, что ваше императорское величество (то есть Елизавета. — И. К.) тогда были отставлены от вседражайшего по наследству вашему всероссийской империи престола самодержавству». В сентябре Измайловский солдат Андрей Псищев на упреки капрала заявил ему: «Тако ты чорту присягал, а не государю!» На допросе он пытался оправдаться, но вновь помянул высочайшее имя не к месту, заявив, что «присягал как Богу, так и государю, а не другому какому чорту». Те же слова («чорту ты служишь») произнес и его сослуживец Леонтий Сокольников.
