Однако всецело полагаться на эту обстановку тоже нельзя, как бы ни было велико ее значение. Обстановка – лучшее условие для создания тех или иных нужных полководцу настроений армии. Но все же это – только условие; к нему должны добавляться и особые мероприятия со стороны полководца. Обстановка может предопределить, даже вызвать нужное боевое настроение, но нельзя давать ему спадать, нужно его все время поддерживать. Как это делать? Что может подорвать создавшееся боевое настроение? Сунь-цзы отвечает: «Предсказания».
В Древнем Китае были широко распространены всевозможные гадания. К ним прибегали во всех значительных случаях жизни, как частной, так и государственной, в особенности же во время войны. Наряду с гаданиями существовала вера во всевозможные предзнаменования. Предзнаменованиями служили обычно всякие якобы чудесные и непонятные происшествия. Так, например, предание говорит, что, когда танский Ли Сяо-тун перед самым выступлением в поход против Фу Гун-ю устроил последний пир, у него в чаше вино вдруг превратилось в кровь, что все присутствовавшие истолковали как предзнаменование неминуемого поражения и смерти на поле битвы. Предсказать судьбу можно было и по всяким небесным знамениям, в первую очередь, конечно, по кометам. О грядущей судьбе говорили и крик птиц, вой животных. Надежным материалом для предсказаний считались сновидения, собственные ощущения и т. п. Словом, ассортимент признаков, говоривших о грядущем, был очень велик и разнообразен. Полководец должен был знать влияние этих предзнаменований на психику солдат и уметь обращать их себе на пользу. Выше (в I главе) уже приводилось, как поступил чуский Гун Цзы-синь, когда ему указали, что «небесная метла» – комета как раз появилась на небе и обращена рукояткой в сторону противника, что предвещало его победу. Гун Цзы-синь на это хладнокровно возразил, что когда дерутся метлой, то именно поворачивают ее рукояткой в сторону противника и бьют его. Нимало не смутившись, он повел свое войско и разбил противника. Так же поступил и Ли Сяо-гун, когда у него вино вдруг превратилось в кровь. «Это – кровь противника», – с торжеством сказал он своим оробевшим подчиненным и действительно одержал полную победу. Этот прием, к которому прибегали умные полководцы всех народов древности, был, очевидно, в большом ходу у китайских военачальников. Однако Сунь-цзы предлагает более решительные меры. Чтобы солдаты не смущались предсказаниями, он предлагает просто запретить их. Это будет самым надежным средством. «Если запретить предсказания и удалить всякие сомнения, умы солдат до самой смерти никуда не отвратятся» от поставленной перед ними цели – разбить противника.
Очевидно, бороться другими средствами с верой в предзнаменования было в те времена довольно трудно, если не невозможно: эта вера пустила слишком глубокие корни в сознание людей Древнего Китая. Но это было и не нужно. Важно было другое, на что указывает Сорай: важно, чтобы сам полководец не верил в предзнаменования (цит. соч., с. 286). Это замечание Сорая, скорее всего, основано на исторических свидетельствах. Действительно, по крайней мере выдающиеся китайские полководцы не верили ни в какие приметы, а когда нужно было, искусно поворачивали эти приметы в свою пользу. Но все же за этими словами Сорая скрывается то презрение ко всяким приметам и предвещаниям, которое всегда отличало конфуцианцев, считавших, что это – удел «черни», а не просвещенных людей, какими они считали себя и, конечно, полководцев, относящихся к разряду «умных» и «просвещенных», т. е. носителей идей того же конфуцианства. «Просвещенный полководец» не считается ни с какими знамениями, их признают только невежественные. Так говорил и Тай-цзун в приведенном выше (в I главе) отрывке из его диалога с Ли Вэй-гуном: «Вы как-то говорили о небесных явлениях, временах и днях, о том, что просвещенный полководец с ними не считается, а невежественный сам себя ими связывает. Значит, их можно отбросить?»
Как известно, Ли Вэй-гун ответил утвердительно, сославшись при этом на два исторических примера, когда полководцы не обратили внимания, казалось бы, на самые неблагоприятные предзнаменования и одержали победу. Следовательно, Сорай прав: важно, чтобы полководец сам не верил в приметы.
Но все же отношение Сунь-цзы к этому вопросу несколько своеобразно. Дело в том, что большинство «просвещенных полководцев», не веривших ни в какие приметы, тем не менее не запрещали гаданий. В «Диалогах» Ли Вэй-гуна приводится следующий очень любопытный разговор.
«Тай-цзун спросил: “Можно ли отвергнуть Инь – Ян (систему примет. – Н. К.), а также гадания и моления?”
Ли Вэй-гун ответил: “Нет. Война – путь обмана. Если прибегать к Инь – Ян, к гаданиям и молениям, с их помощью можно пользоваться человеческой жадностью и человеческой глупостью. Поэтому и нельзя отвергнуть их”» («Ли Вэй-гун вэньдуй», гл. III, с. 63).
Этот ответ – наилучшая формулировка отношения конфуцианца китайской древности и Средних веков к гаданиям и вообще ко всяким суевериям. Они – удел жадности и невежества. Интересно, что Ли Вэй-гун считает, что на суеверие наталкивает людей в первую очередь не невежество, а жадность. По-видимому, древние китайцы главным стимулом суеверия считали стремление к приобретению, к захвату.
Ли Вэй-гун рекомендует пользоваться на войне этими двумя свойствами – жадностью и невежеством. «Война – это путь обмана», – повторяет он слова Сунь-цзы. Но в этом пункте последовательный ученик Сунь-цзы, каким является Ли Вэй-гун, расходится со своим учителем. Сунь-цзы не допускает так расширенно толковать свои слова о войне, не допускает прибегать к гаданиям и предсказаниям для того, чтобы пользоваться в своих целях жадностью и глупостью людей, т. е. своих солдат. Вместо этого он категорически требует запрещать всякие предсказания. Не использование суеверий, а борьба с ними – такова, по мнению Сунь-цзы, обязанность полководца. В этом отношении Сунь-цзы резко отличается от других китайских полководцев и теоретиков военного искусства.
Отличает Сунь-цзы и еще одна очень определенная черта его взглядов на войну. Он всегда помнит, что война – это тяжелая необходимость, на которую нужно идти только тогда, когда другого выхода нет. Обоснованию этого положения Сунь-цзы посвящает немало строк в своем трактате, особенно во II главе. Этой мысли он остается верным настолько, что советует, даже вступив в войну, стараться принудить противника к капитуляции, не столько сражаясь с ним, сколько действуя на него «стратегическим нападением», о котором он говорит в III главе.
Давая советы, как создавать высокую боеспособность своих солдат, как добиваться подъема боевого духа в них, Сунь-цзы предлагает создавать обстановку, в которой битва неизбежна, когда ничего, кроме боя, не остается. «Когда люди поставлены в положение, из которого нет выхода, они храбры, как Чжуань Чжу и Цао Куй», – говорит Сунь-цзы; «как Гектор и Ахиллес», – сказал бы в этом случае европеец.
Обстановка, по мнению Сунь-цзы, решает все. Она может сделать солдат храбрыми, может заставить их биться с неукротимой энергией, она может и придать армии еще одно особое свойство. «Тот, кто хорошо ведет войну, подобен Шуайжань. Шуайжань – это чаншаньская змея. Когда ее ударяют по голове, она бьет хвостом, когда ее ударяют по хвосту, она бьет головой; когда ее ударяют по середине, она бьет и головой и хвостом».
