Игнорируя его последние слова, Кэтрин еле слышно спросила:
— Ты продал экипаж? Ландо Трепаньеров?
— Тсс, — предостерегающе прошипел он. — Так надо. Как еще я мог раздобыть денег на наше путешествие? Не волнуйся. Мой дорогой кузен легко соорудит еще один такой же, к тому же в его кармане не гуляет ветер, поэтому он не сильно пострадает, если выкупит его.
Говоря все это, Маркус успел пренебрежительно кивнуть трактирщику, занятому противостоянием со своим воинственным клиентом, и одновременно мягко завести ее обратно в комнату.
— Но это же… это же воровство, — сказала Кэтрин, когда он закрыл за ними дверь.
На его лице появилось обиженное выражение.
— Вовсе нет. Я заплачу кузену при первой же возможности.
— И когда это будет? — сухо спросила она.
Склонив голову набок, он пристально смотрел на нее, и на его красивом лице появилось задумчивое выражение. Тем временем шумные лодочники начали громко шагать по коридору и чокаться бутылками и стаканами, а в соседней комнате требовали отложить в сторону карты.
— А что такого? — медленно сказал он. — Я не знаю точно. Может, сразу после того, как твой Рафаэль сделает первый платеж — щедрое вознаграждение, о котором мы его попросим.
Кэтрин непонимающе уставилась на него, едва не раскрыв рот от изумления. Сумасшествие, подумала она. Рафаэль никогда не согласится. Она хотела сказать об этом, но подоспел ужин. Его принесла неряшливая женщина неопределенного возраста с жирными спутанными волосами и абсолютным отсутствием скромности: ее обвисшая грудь вываливалась из корсажа.
Они поставили тарелки на поломанный стол и стоя поели. Заставить себя без отвращения проглотить жесткий кусок мяса и жирную картошку требовало огромного самообладания, так же как и слушать Маркуса, излагавшего свои дальнейшие планы по вымоганию денег у Рафаэля.
— Твой бывший муж, chérie, вряд ли нуждается в твоем приданом, но было бы опрометчиво ожидать, что он вернет его нетронутым, особенно если подозревает, что от такого жеста выгоду могу получить я. Однако не стоит отчаиваться. Наш Рафаэль — человек справедливый. Более того, я подозреваю, учитывая его донкихотскую женитьбу на тебе, chérie, что он обладает одним из самых неудобных качеств — совестью. Прелестная записка, полная глубочайшего раскаяния, должна помочь выудить из него такую сумму, которая позволит нам добраться до Парижа. Там мы сможем обустроиться и радоваться беспечной жизни. Может, мы и не будем вхожи в лучшие парижские дома, но, я уверен, полусвет тоже ведет занятную жизнь. Кстати, более интересную и более наполненную удовольствиями, чем степенное фешенебельное общество.
Кэтрин опустила вилку и с отвращением отодвинула жестяную тарелку.
— Только есть один нюанс, — медленно произнесла она. — Я не сказала, что поеду с тобой.
— Ты снова упрямо настаиваешь, чтобы я отвез тебя к матери? Не будь наивной, Кэтрин, я никогда не собирался этого делать, как тебе следовало догадаться. Я предложил это, только чтобы ты согласилась уехать. Разве тебе до сих пор не ясно, как будет истолкован обществом, в котором вращается твоя мать, тот факт, что ты бросила мужа и уехала со мной, учитывая, что мы с тобой никогда не были такими уж непорочными? Они распнут тебя, chérie. Твоей матери придется немало помучиться и без твоего появления на ее пороге, чтобы представить ситуацию в благоприятном свете.
— Женщины и раньше бросали своих мужей, — сдавленно произнесла она.
— Но когда они делают это ради другого мужчины, их вряд ли с распростертыми объятиями принимают обратно в семью или высшее общество.
— Тебе прекрасно известно, что я не бросала Рафаэля ради тебя. Есть большая разница между уходом от мужа ради другого мужчины и согласием на то, чтобы друг отвез тебя домой.
— Неужели? Результат будет один и тот же, когда до Нового Орлеана дойдет молва, что мы по меньшей мере одну ночь провели в дороге без твоей компаньонки.
— Мы бы не остались без компаньонки, если бы ты взял мою служанку!
— Как неосторожно с моей стороны, но — думаю, ты согласишься с этим — она вряд ли уберегла бы нас от злых языков.
— Она бы все подтвердила, если бы мы сегодня вечером прибыли в Новый Орлеан, — настаивала Кэтрин.
— В таком случае мне пришлось бы придумать какой-нибудь другой способ скомпрометировать тебя.
На мгновение потеряв дар речи, Кэтрин пристально посмотрела на Маркуса. Он протянул руку и похлопал ее по ладони.
— Ну же, chérie. Будь благоразумной. В этом мире женщине очень непросто существовать без мужчины…
— А еще сложнее — мужчине без денег, — парировала она.
В его глазах появился неприятный огонек. Он крепче сжал ее руку.
— Как скажешь, — согласился он. — Однако расстраиваться по этому поводу бессмысленно. Каждый из нас может решить проблему другого. Ты привлекательная женщина, Кэтрин. Я открыто признаю, что не могу не думать о тебе. Жить с тобой будет далеко не неприятно.
— А как же все твои уверения в вечной любви? — спокойно спросила она.
— Они имели основания.
— Надеюсь, ты не будешь удивлен, если я тебе не поверю. — Кончики ее пальцев начинали покалывать и гореть, но она не хотела показывать, что ее можно запугать.
Он вздохнул.
— Почему ты все усложняешь?
Она засмеялась холодным наигранным смехом. В глубине ее души росла решимость.
— Твой план изначально был обречен на провал. Мне ничего не нужно от Рафаэля. Я отказываюсь писать ему умоляющее письмо.
После ее ультиматума последовала пауза, настолько затянувшаяся, что она слышала доносившееся из соседней комнаты бормотание и удары карт о стол. Карие глаза стоящего напротив мужчины прищурились, а лицо покраснело. Он освободил ее пальцы, размахнулся и дал ей пощечину.
Из-за удара ее голова запрокинулась назад, на глазах выступили слезы. Прежде чем она успела опомниться, он обошел стол и одной рукой схватил ворот ее платья, а другой снова ударил по щеке. Когда она пошатнулась, он потянул ее за воротник и привлек к себе.
Мысли Кэтрин были затуманены яростью и болью, она подняла руки и вцепилась ногтями в схватившую ее руку.
Выругавшись, Маркус ударил ее о стену, дернул за тесьму на воротнике платья, и жабо оказалось в его руке вместе с полоской ее корсажа. Еще один резкий рывок — и ткань разорвалась до пояса. Высвободившись на секунду, Кэтрин с отчаянным криком увернулась от его пальцев у выреза ее сорочки. Ее сопротивление, казалось, только раззадоривало его: он запустил руку в ее распущенные волосы и запрокинул голову назад. Сжав руку в кулак, он несколько раз больно ударил ее в грудь.
Когда у нее подкосились колени, он встал над ней, держа за волосы, затем резко произнес:
