Часть первая
Глава 1
Окутанный ночным туманом наемный экипаж громыхал по изрытым колеями улицам Vieux Carré[1]. Лицо девушки, сидевшей у окна кареты, освещали уличные фонари. У нее были запоминающиеся черты: высокие скулы, четко очерченные брови, придающие ее красоте властность, и упрямо заостренный подбородок, в то время как тонкий рисунок губ свидетельствовал о ее ранимой натуре.
Рядом с ней сидел хорошо одетый щеголеватый мужчина.
— Ну, Кэтрин? — с ленивой самоуверенностью спросил он.
— Что «ну», Маркус Фицджеральд? — резко повернувшись, воскликнула девушка, и ее янтарно-карие глаза наполнились презрением. — С чего ты взял, что я соглашусь на подобное предложение?
Маркус слегка прикоснулся к одной из пуговиц на своем плиссированном пластроне[2].
— Совсем необязательно так возмущаться.
— Возмущаться?! — прошипела Кэтрин Мэйфилд. — Если бы я была мужчиной, то вызвала бы тебя на дуэль.
Из угла кареты раздался полный негодования раздраженный голос:
— Mais oui[3], правильно. Он мне никогда не нравился, этот Фицджеральд. Я предупреждала и тебя, и твою maman. Он заслуживает того, чтобы его научили манерам на дуэли.
Кэтрин красноречиво посмотрела на свою компаньонку, которая нянчила ее с раннего детства. Негритянка лет пятидесяти-шестидесяти резко замолчала и обиженно подвинула свое грузное тело в угол. Она была няней Кэтрин, а также подругой и поверенной ее матери, Ивонны Мэйфилд, урожденной Виллере. Когда-то ее трехлетней девочкой подарили новорожденной Ивонне. Она никогда не реагировала на замечания своей юной подопечной, никогда к ней не благоволила и не была ей предана так, как ее матери.
Присутствие няни вовсе не было чем-то необычным. Она играла роль обязательной для таких случаев дуэньи. Многие женщины брали с собой на бал компаньонок, чтобы поправить прическу или подшить оборку. Традиционно дебютанток сопровождали служанки, кучера и лакеи, и для них это тоже было целое событие, с танцами и флиртом в помещении для прислуги.
Маркус счел неодобрение компаньонки благоприятным знаком. Он положил ладонь на руку Кэтрин, лежавшую на потертом кожаном сиденье.
— Поедем, — упрашивал он. — Неужели это будет столь сильно отличаться от тех игр, в которые ты играла в монастыре, или от плавания с двумя твоими кузенами?
Кэтрин отдернула руку.
— Тогда это были не более чем детские шалости. И они происходили тем летом, когда умер мой папа. Мне было двенадцать, и я тяжело переживала боль утраты. Мама предавалась собственным переживаниям, потому-то мне и предоставили столько свободы. Мои кузены, эти несносные близнецы, были совсем немного старше меня и к тому же весьма хулиганистые. Они считали, что будет очень забавно едва ли не утопить меня в реке, — но зато я научилась плавать.
«А также быстро бегать и качаться на виноградной лозе, росшей на плантации, куда уходила мама, чтобы скрыть свою скорбь», — про себя добавила она.
— Как мне помнится, — задумчиво продолжил он, — на своем первом балу ты танцевала босиком…
— Мне давили туфли.
— Потом были красные башмаки и ленты couleur de diable[4], которые ты надела на Святое Причастие примерно год назад. Это заставило многих ахнуть от ужаса.
Кэтрин пожала белыми плечами, однако нахмурилась.
— Мне было скучно.
За этот проступок ее на целый месяц заперли в комнате, что нисколько не улучшило ни ее поведения, ни отношений с матерью.
— Это вполне понятно, — искренне согласился Маркус. — Но как ты объяснишь, что соблазнила жениха своей подруги Софии-Марии прямо во внутреннем дворе во время званого вечера в честь их помолвки? Он выглядел смущенно и немного глупо, когда вернулся в гостиную с твоим веером в кармане камзола.
Сидя рядом с ним, девушка так долго хранила молчание, что казалось, будто она вовсе не намерена отвечать. Наконец она произнесла:
— Это было глупое пари, я ужасно сожалею, что выиграла его. Из-за него я потеряла лучшую подругу.
— Вот как?! — Маркус ухватился за это признание. — Пари! Дурацкое пари, но ты его выиграла. В таком случае ты, разумеется, можешь понять мои чувства?
— Ты просишь меня поставить на кон все — имя, положение, будущее, в то время как ты не рискуешь ничем. Зачем мне это? Что может вернее погубить репутацию девушки, чем посещение квартеронского бала?[5] Она будет опозорена, не говоря уже о том, что поползут отвратительные слухи о примеси «кофе с молоком» в ее семье. Мне пришлось бы уйти в монастырь, окажись я в центре подобного скандала, или покончить с собой, если бы об этом узнали.
— Ты преувеличиваешь: все совершенно безопасно. Это бал-маскарад. И от тебя требуется оставаться там лишь до того момента, когда все увидят меня под руку с белокожей женщиной. Никто никогда не узнает, кто она. Я взял с собой маску, которая скроет половину твоего лица, нечто вроде тюрбана на волосы и шаль, чтобы накрыть платье. Совсем немного твоего времени — и дело сделано. Что здесь опасного?
Бросив взгляд на прекрасную одежду, о которой он говорил, Кэтрин сказала:
— Ты наверняка был уверен, что я соглашусь.
Он пожал плечами и наградил ее своей самой обольстительной улыбкой.
— Мне оставалось только надеяться.
Кэтрин почувствовала, как ее губы невольно изогнулись в ответной улыбке. Маркус мог очаровать, когда хотел этого. Среднего роста, широкоплечий и прекрасно сложенный, с дерзкими карими глазами и вьющимися каштановыми волосами, он мог бы считаться неотразимым, если бы не слишком короткий ирландский нос. Он был одним из поклонников Кэтрин и самым настойчивым претендентом на ее руку с момента ее первого появления в обществе два года назад на балу на Конде-стрит. Он несколько раз делал ей предложение, но Кэтрин столько же раз отказывала. Рано или поздно ей, конечно, придется сделать выбор — в пользу Маркуса или ему подобного. Но ее мать, которой было положено подыскивать ей подходящего мужа, не торопилась увидеть свадьбу дочери и рождение детей, которые сделают ее бабушкой. Благодаря этому Кэтрин оказалась гораздо свободнее в выборе претендентов, которые считались подходящими или достойными. Поглощенная удовольствиями, она не спешила менять нынешний образ жизни на сомнительные преимущества обручального кольца.
