– Покончи с ними, – приказывает он своему лучшему декуриону, – но сохрани голову старой карге, лежащей в углу. Мы не убийцы.
В то время, пока его люди разрывают обивку, разрезают матрацы, переворачивают ароматические лампы и продвигаются вперед, он заходит в крайнюю глухую комнату.
– Принеси мне факел, Авидий, и побыстрее!
Он сразу же заметил лестницу, ведущую к двери. К ложной двери, конечно. Нарисованной на стене. Ох уж эти богачи со своими тромплеями[150]! У них есть из чего сделать настоящие колонны и двери, а они предпочитают фальшивые! Проклятые сумасшедшие! То же самое с цветами, фруктами или дичью: в этом дворце только иллюзия всего!.. Следовательно, если нет двери, значит, нет и выхода? Тупик?
Центурион остановился, зажав в руке меч. Он внимательно приглядывался и вынюхивал. Он чуял, что они здесь – «незаконнорожденные», которых он должен отвести на корабль, здесь! Спрятались… Не шевелясь, он медленно обводил это место взглядом. Задержал дыхание. Долго слушал. Он медленно вкушал наслаждение. Он не отвлекался на фрески, не соблазнялся многочисленными буфетами, где в беспорядке лежали серебряные вазы: это приманка, обманчивый кустарник, там нет добычи. Лучше осмотреть лестницу: ее основание, ступеньки… Даже не приближаясь, он понял: последняя ступенька не из мрамора. У него не осталось никаких сомнений, что это разрисованный холст. Он задержал дыхание, напряг мышцы и ринулся в атаку – концом меча разорвал камуфляж:
– Выходите! – И одним взмахом разрезал бумажную стену.
Из дыры вылезла одетая в черное девчушка, следом за ней – дрожащий светловолосый мальчик. Третьего ему пришлось искать на ощупь в глубине тайника, и он вытащил его за шиворот. Мальчуган стал пищать, словно мышь, попавшая в мышеловку, и от страха помочился на него! Левой рукой он потряс малыша, чтобы с него стекла жидкость, а правой крепко сжал меч, как вдруг девочка, не сказав ни слова, бросилась на него. Если бы, следуя рефлексу бывалого воина, он не поднял меч вверх, она бы точно на него напоролась! Короче говоря, он убил бы ее! Тогда как его задачей было обеспечить ее безопасность…
Солдат быстро спрятал меч в ножны, оттолкнул девочку окровавленной рукой с кожаным браслетом и, сдвинув каску, вытер лоб: штраф, разжалование или плеть – вот чего ему только что удалось избежать, а ведь чуть было не произошла катастрофа! Грязное дело…
Заметили ли они вокруг себя беспорядок, выломанные двери, труп Хермаис, кровь Таус и тело ее дочери? Птолемей, несомненно, этого не увидел: легионер забросил его себе на плечо вниз головой, словно коврик. Но Александр?.. А Селена?
Последняя картина Александрии, которую она сохранила в памяти, – трап между пристанью и кораблем. Какой-то солдат помог им на него взобраться, матрос протянул руку, помогая им перепрыгнуть через борт. Но у Селены руки были заняты: она прижимала к себе маленький мешочек, в который Сиприс бросила найденное после похищения Иотапы сокровище – «мавретанский» стакан и три зеленые кости, подарок Цезариона. Несмотря на то что она не могла помогать себе руками, почти ничего не видела и теряла равновесие, Селена отбросила чужую руку движением плеча и сама бегом пересекла мост. Вслепую.
Она не видела окрестностей Царского порта, мужчин в бронзовых касках, трирему и слишком низкую каюту. Больше не видела, потому что перед ее мысленным взором снова стояло убийство диоисета на той же пристани и армянского ребенка на «Празднике Дарений» – новорожденного пленника, которого она не смогла спасти… В ее ушах еще звучал голос отца, императора, спокойного, но непоколебимого:
– Таково правило войны, Селена: вчерашнего ребенка больше нет.
Примечания автора
Это, конечно, безумие – надеяться воссоздать античный мир в картинах или словах. Не то чтобы римское или эллинистическое общество было нам неизвестно или выглядело чересчур «экзотическим» для нас; просто те орудия, которыми обладают кинорежиссеры или романисты, – свет для одних, слово для других – менее всего предназначены для достоверного воссоздания тех далеких эпох. Достаточно привести в пример всего две детали: тогда как древние жили при тусклом свете масляных ламп, кинорежиссер должен «огнем прожектора» освещать сцены, происходящие внутри помещений; что касается романиста, то, не имея права писать на мертвом языке, он вынужден использовать современный лексикон и строить предложения так, чтобы вызвать отклик в душе современника.
Безусловно, Маргерит Юрсенар утверждала, что решила проблему, написав «Воспоминания Адриана» на латинском языке. Едва ли можно в это поверить… Во всяком случае здесь я не могла поступить так же, как в «Королевской аллее» – романе, написанном от первого лица в стиле Великого века Людовика XIV, чтобы лучше передать менталитет той эпохи. С античностью нельзя использовать подобные методы, потому что невозможно не ошибиться: с самого начала автор знает, что будет вынужден приспосабливаться сам и приспосабливать текст, что компромиссы будут неизбежны и вряд ли удачны. Но разве факт того, что картина отражает реальность в двух измерениях, хотя на самом деле их три, когда-нибудь помешал художнику взять в руки кисть?
Этот роман – спектакль. Стоит только указать читателю, каким условиям он подчиняется и в каких сценах должен участвовать. Другими словами, где и когда пришлось адаптировать и исправлять, а порой – когда история не давала точного ответа – биться об заклад. Отбор и «корректировка», которые, впрочем, больше относятся к вопросам формы (имена, титулы, язык), чем к событиям.
* * *
Что касается языка, то трудность состоит не в более или менее точной «передаче» диалогов или в переводе терминов, обозначающих некоторые предметы обихода, сегодня исчезнувшие из употребления, а во введении первых имен собственных – названий мест или имен персонажей.
В НАИМЕНОВАНИЯХ ЦАРСТВ, СТРАН И НАРОДОВ я решила избегать слишком грубых анахронизмов и упростить их понимание для современного читателя. Несмотря на то что я всегда с удовольствием читаю «Я, Клавдий» Роберта Грейвса, ироничного романиста, который долгое время возглавлял кафедру поэзии в Оксфорде, я не могу решиться написать, как он, «Франция» вместо «Галлия», «немцы» вместо «германцы». К тому же мне кажется, что не нужно быть большим эрудитом, чтобы сегодня догадаться, что такое Иудея, Древняя Германия, Финикия, и примерно представлять, где находились мавры, батавы[151] или арабы. Впрочем, названия стран и регионов сохранили, пускай и с другими границами, свои старые названия: Италия, Сицилия, Испания (или испанцы), Греция, Македония, Армения, Каппадокия, Египет, Ливия, Сирия или – в Галлии – Бельгия.
Настоящие трудности возникают с географическими названиями областей Балканского полуострова и Среднего Востока, где было много нестабильных зон, разделенных между государствами и многочисленными провинциями. Я боюсь сбить читателя с пути между Иллирией, Дакией, Мезией и Фракией или затерять его на азиатском побережье между Пафлагонией (на севере), Киликией (на юге), Лидией (на западе) и Коммагеной (на востоке) – при условии, что Вифиния, Понт и Галатия еще не исчезли. Я остановила свой выбор на современных родовых названиях: «Балканы», «Дунай», «Черное море» или «Средняя Азия», однако эти слова не звучали из уст персонажей.
