Книга Ветер богов - Богдан Сушинский

— Так сколько пленных бывает в колонне, которую водят по этой дороге на станцию?

— Иногда десять, иногда двенадцать.

Они стояли на небольшом куполообразном холме, посреди охваченного кольцом старинных дубов кустарника, и отсюда им видны были и часть хуторка из пяти усадеб, превращенного красными в лагерь для немецких военнопленных, и окраина станционного поселка, куда водили группу. Сама же дорога в этом месте как бы пробивала себе путь между двумя возвышенностями, а потому казалась диверсантам почти идеальным местом для засады.

— Какова же тогда численность охраны?

— С охраной туговато. Троих-четверых выделят — и то стонут, ~ угрюмо поведал пленник. — Их счастье, что немцы к побегам не очень охочи. Это наши, хоть в Польшу их загони, хоть в саму Германию, — все одно бегут. Эти же вроде как бы рады пересидеть здесь войну: не в тепле и сытости, зато и не под пулями.

— Не может такого быть, — проворчал фон Тирбах, почувствовав себя задетым столь нелестной для немцев характеристикой.

— Чего ж не может? За полтора года, что я при лагерях, считай, только два раза и бегали. Да и то второй убежавший только потому и бежал, что з глузду зъихав.

— «З глузду зъихав» — это что? — впервые не понял его полурусскую-полуукраинскую речь Курбатов.

— Ну как бы сдурел, по-вашему, по-русски. Или, может, ты тоже с Украины?

— Пленными вы ненавидите нас еще больше, чем на фронте, — заполнил фон Тирбах ту паузу, которая позволила Курбатову вообще уйти от ответа на вопрос, поставленный красноармейцем.

«"Ненавидите нас"», — не преминул отметить про себя князь. — Да наш барон постепенно онемечивается! И еще неизвестно, стоит ли радоваться этому. Но будем надеяться, что против меня он не пойдет. Должны же существовать какие-то нравственные обязательства и у новоявленного барона фон Тирбаха».

— Тебя как зовут-то, мужик? — вдруг вспомнил он, что так до сих пор не поинтересовался именем красного.

— Хведором Лохвицким. Для чего спросил? Перед расстрелом всегда спрашивают, чтобы, случаем, не перепутать, — глаза его слезились и смотрели на Курбатова так умоляюще, что, казалось, они принадлежали не Лохвицкому, продолжавшему довольно спокойно беседовать с ним, а кому-то другому.

— Перед расстрелом, — признал подполковник. — Только «дел» мы здесь не заводим. Будешь проситься, чтобы отпустил?

— Так ведь не отпустишь?

— Не отпущу.

Лохвицкий страждуще взглянул на Курбатова, на стоявшего за его спиной фон Тирбаха, и понимающе кивнул.

— Кто ж вы такие? Скажи уж, коль перед расстрелом. На том свете не выдам, — сдавленным голосом попросил пленный, переминаясь с ноги на ногу. И только теперь Курбатов заметил, что сапоги на нем — с короткими расширенными голенищами. Немецкие, снятые с пленного. Возможно, им же расстрелянного.

— Сам небось расстреливал? — указал взглядом на обувку.

— Как приказывали.

— В таком случае говорить нам в общем-то не о чем.

— Колонна! — негромко предупредил Власевич, выдвинувшийся на край возвышенности, откуда дорога просматривалась далеко за изгибом рощицы.

— Сколько их там?

— Охраны — человек пять. Точно, пятеро. Да пленных — человек десять.

Курбатов теперь уже чуть добрее взглянул на пленного: счастье твое, что не соврал.

— Тирбах, винтовку пленного сюда. Разрядить ее. Сейчас ты спустишься вниз, — объяснял он Лохвицкому, пока поручик выполнял его приказание, — и остановишься посреди дороги. Это на несколько секунд отвлечет внимание всех конвоиров. Как только начнется пальба — можешь бежать.

— Неужели отпустишь?

— Наудачу: не подстрелим — спасен.

К тому времени, когда колонна приблизилась к степной горловине, Тирбах и Кульчицкий уже расположились на противоположном склоне, замаскировавшись в густом подлеске, а Лохвицкий спускался с холма, чтобы внезапно появиться из-за поворота дороги. Власевич, который держал его под прицелом, должен был первым же выстрелом сиять командира конвоя.

Все было предусмотрено и рассчитано, кроме одного. Спустившись на дорогу, Лохвицкий сразу же крикнул конвойным: «Спасайтесь, засада!» Но этим только привел конвой в замешательство, позволившее первыми же выстрелами двух конвойных убить, третьего ранить. Еще двое залегли на обочине вместе с пленными.

Курбатов был потрясен, наблюдая, как пленные лежат почти плечо в плечо со своими конвоирами, но ни один не пытается обезоружить их или же, воспользовавшись суматохой, бежать. Единственным, кто стремился спастись в эти минуты бегством, был сам Лохвицкий, но кто-то из двойки фон Тирбаха скосил его автоматной очередью, прежде чем он скрылся за косогором.

— Сдавайтесь! — предложил Курбатов охранникам. — Сопротивление бессмысленно!

Какое-то время на дороге царило странное молчание. Затем один из конвойных отбросил автомат и, затравленно оглядываясь по сторонам, поднялся с приподнятыми вверх руками. Но тот, третий, «комиссар», что был ранен, вдруг завопил что-то матерщинное и, приподнявшись на колене, проредил ковер из пленных густой автоматной очередью, прервавшейся лишь тогда, когда Курбатов вновь уложил его, теперь уже навечно. Он же, сбегая по склону, на ходу расстрелял и второго конвойного, того, что еще не успел поднять руки.

* * *

Шестерых уцелевших немцев и конвойного они уводили в ближайший лес вслед за подводой, как рабов, которых предстояло продать на невольничьем рынке. Оказавшись в километрах от места схватки, Курбатов пристрелил конвойного и, уложив его на повозку, погнал лошадей в степь, на запад, в сторону Украины. Сами же диверсанты вместе с немцами прошлись метров двести по ручейку, вернулись назад, как бы в сторону Дона и, захватив крытую брезентом машину, помчались на север, туда, где по карте путь их пересекала река Оскол.

Все вроде бы складывалось как нельзя лучше, если бы не бунт пленных. На первом же небольшом привале у степного колодца четверо немцев, сговорившись, предприняли попытку скрыться. Они спустились в глубокий разветвленный овраг, якобы по нужде, и бросились в бега. Так и не успев залить воду в кипящий радиатор, Власевич погнался за ними, устроив вместе с Кульчицким настоящую охоту. Одного они свалили прямо в овраге, другого ранили из пистолета в бедро уже на проселке и задавили, еще двоих уложили на землю, избили, а затем заставили бежать впереди машины.