— Что конкретно не разглашать? — спросила Дафна, еще более сбитая с толку.
— Сведения о маленькой тетради, которую вы только что видели. Или не видели, — сказал мужчина, слегка постукивая себя по носу. — А теперь, мне кажется, я слышу шум подъехавшего за вами такси.
Дафна ничего подобного не услышала, лишь где-то далеко хлопала дверь на ветру. Она повернула голову, словно прислушиваясь, и пожала плечами:
— Я полагаю, таксист посигналит, чтобы дать нам знать?
— Нет, не думаю, — сказал мужчина, но Дафна осталась сидеть.
— Мне надо написать записку мистеру Симингтону, — сказала она, ища авторучку в своей сумочке.
— Если у вас есть сообщение для мистера Симингтона, вы можете передать его мне. У нас с мистером Симингтоном нет секретов друг от друга. Мы работаем как единое целое.
— Тогда скажите ему: я чрезвычайно разочарована из-за того, что не смогла повстречаться с ним сегодня. И еще передайте, что я была бы рада купить любые рукописи из его коллекции, с которыми он сочтет возможным расстаться.
— Я уполномочен действовать от имени мистера Симингтона как в коммерческих сделках, так и в чисто литературных вопросах.
— Тогда скажите, продается ли тетрадь стихов Эмили Бронте?
— Боюсь, что нет, — ответил человек с печалью в голосе, составив ладони домиком и крепко прижимая друг к другу подушечки пальцев. — Но мистер Симингтон оставил для вас пакет, содержимое которого, как он подумал, вы, возможно, захотите купить.
Он открыл один из ящиков письменного стола, вытащил маленький сверток в коричневой бумаге и передал Дафне. Она развернула его с колотящимся сердцем, надеясь на что-то еще более необычайное, чем последнее открытие, может быть оригинал «Грозового перевала» с автографом Брэнуэлла, стоящим рядом с подписью Эмили, но ее тут же постигло разочарование. Внутри лежал школьный учебник в переплете, похожий по внешнему виду на латинский букварь.
— Школьный учебник Брэнуэлла с его рисунками на фронтисписе, — сказал мужчина, жестом предложив Дафне раскрыть книгу, что она и сделала, обнаружив пару небрежно исполненных зарисовок боксера. — Тридцать пять фунтов, и книга ваша, — быстро сказал мужчина.
Дафна вернула ему учебник, покачав головой, и тут же поняла, что ее отказ сильно задел его: он побледнел еще больше, на лбу выступили капли пота. Он снова подошел к упаковочному ящику, вытащил еще один пакет в коричневой бумаге, и Дафна подавила смешок — все это было столь же нелепо, как лотерея на деревенском празднике, но одновременно ей хотелось плакать: в этом человеке было нечто ужасно печальное.
— Возможно, вы захотите купить учебник Брэнуэлла, если я приложу к нему рукопись его стихов? — спросил он. — Взятые вместе, они позволяют оценить его выдающийся интеллект за очень разумную общую цену в семьдесят пять фунтов.
Развернув манускрипт, он передал его Дафне так осторожно, словно это был новорожденный птенец. Четыре страницы под заголовком «Морли-Холл» были исписаны четким почерком взрослого Брэнуэлла, совсем не похожим на микроскопический шрифт детских ангрианских хроник. Как и в предыдущий раз, она прочитала вслух первые строчки:
Когда на горизонте столько туч,
Над юностью погаснет солнца луч.
Но как он более светить не станет,
То молодость быть тем, что есть, устанет —
Она от горестей своих уйдет
И радость у грядущего займет.
Пока она читала, мужчина кивал, словно в знак согласия с меланхолической поэзией Брэнуэлла.
— Как верно, как верно, — сказал он и вновь закашлялся.
Дафна, растревоженная, ощущая, что впадает в депрессию, отложила рукопись и сказала, что заплатит семьдесят пять фунтов, хотя эта покупка отнюдь не вызвала у нее энтузиазма. Выписывая чек, она чувствовала: Симингтон обманул ее, сделав молчаливой соучастницей нелепого спектакля, заставив притворяться, будто она верит, что это не он сейчас с ней здесь, в его кабинете. Но в то же время в ней по-прежнему тлела искорка надежды, что этот человек говорит правду и что его действительно зовут Моррисон.
Когда приехало такси, чтобы отвезти Дафну на станцию, она уже испытывала облегчение, что покидает этот дом. Мужчина кашлял все сильнее, казалось, его лихорадило, и Дафна начала беспокоиться, не страдает ли он туберкулезом в той ужасной, заразной форме, что убила Брэнуэлла, а затем и Эмили и Энн с интервалом буквально в несколько месяцев. Однако в этом плохо освещенном, холодном кабинете ею овладел не просто страх подхватить чисто физическую инфекцию — ей пришло в голову, что сама его несостоятельность может оказаться заразной. Дафне чудилось, что вокруг него и его дома сгустился запах неудачи, некоей разрушительной сырости, с которой не в состоянии совладать даже охвативший его лихорадочный жар. Когда он пожимал ей руку, прощаясь, его ладонь показалась ей липкой: Дафна даже вытерла руку носовым платком, надежно укрывшись в такси, но, казалось, она ощущала его пожатие, как и его дыхание, до самого вечера, даже после того, как приняла ванну и переоделась.
Было уже за полночь, но Дафна никак не могла успокоиться, лежа без сна на своей односпальной кровати в гостевом доме Бронте. Через щель в оконной раме просачивался морозный воздух. Она встала, дрожа, и открыла шторы, чтобы видеть пасторский дом, — очертания его каменных стен были все еще различимы при свете звезд. Силой воображения Дафна пыталась воссоздать события прошлого века: вот Брэнуэлл возвращается, шатаясь, домой после вечера, проведенного в «Черном быке», вот он минует могилы матери и тети, обретших вечный покой далеко от Корнуолла — места своего рождения. А ведь, возможно, их любящие, томящиеся души все еще ждут возвращения к морю?
Да, Брэнуэлл, вероятно, был пьян, но не настолько, чтобы не думать о своей умершей матери, не мог он оставаться равнодушным и к неодобрению отца и сестер, ждавших его дома. Дафна впилась взором во тьму, надеясь вызвать из небытия рыжеволосый призрак с безумными глазами, бредущий, качаясь, через кладбище, но не явился ни он, ни кто-либо иной, живой или мертвый. Что же касается сделанных ею покупок — учебника Брэнуэлла и его стихотворения, они лежали теперь на тщедушном столике у изголовья кровати, — Дафна не могла найти здесь ничего, что спасло бы из небытия Брэнуэлла или оправдало веру Симингтона в него. Мальчик, рассеянно рисовавший на фронтисписе латинского букваря, превратился в литератора четвертого сорта, автора «Морли-Холла» — фрагмента, послужившего вступлением к предположительно так и не законченной эпической поэме с нескладно зарифмованными двустишиями, бесконечными и невыносимо скучными уже на первых страницах.
Но при этом она не могла отказаться ни от Брэнуэлла, ни от Симингтона, ни от своей книги. Если все здесь настолько безнадежно, ей следует прервать поездку, рано утром выехать в Лондон, чтобы успеть на ночной поезд, который отвезет ее домой, в Корнуолл. И все же она решила остаться в Йоркшире еще на два дня, чтобы воспользоваться, как и планировала, библиотекой пасторского дома, погулять по мощенным булыжником улочкам Хоуорта, где когда-то ходили Бронте, пройти до их дома по вересковой пустоши. В своих фантазиях она встречала на пороге пасторского дома свою соперницу-биографа и говорила, глядя прямо в глаза Уинифред Герин, что Брэнуэлл принадлежит ей и только ей. Впрочем, до сих пор мисс Герин не обнаруживалась, и Дафна даже начала подумывать, что та ее избегает.
