Все ближе и ближе попы с литовскими вельможами, переливают серебряным шитьем ризы, играют золотом хоругви. Василий делает шаг вперед, снимает высокую соболью шапку. Степан слышит его чуть хриплый голос:
— Благослови, владыка.
Тут литовские паны ударили челом великому Московскому князю. Вышел наперед воевода Сологуб, сказал едва внятно:
— Не погуби, государь, бери город…
И заплакал, не вынес позора литовский воевода.
Василий через плечо поглядел на склонившихся литовских панов, заговорил строго:
— Тебе, Юрко, и вам, панове, ждать моего ответа в шатре за караулом, дабы вам никто зла не учинил. Тут и порешите добром, кому в Литву ворочаться, кто мне служить пожелает. Не неволю!
Великий князь поманил воеводу Щеню:
— А ты, Данило, поезжай в город с дьяками и подьячими, народ смоленский перепиши. Вам, Панове, и тебе, владыка, завтра к вечеру люд к присяге привести. Ступайте с богом.
И тут же поискал глазами князя Шуйского.
— Василь Васильич, быть тебе наместником смоленским. Поспешай с полком своим в город, помоги народу пожары погасить да порядок наведи. Литовским полкам дозволяю приоружно Смоленск покинуть. С почестями.
Василий нахмурился.
— Да еще, князь Василий, из города никого не выпускай, покуда не изловишь псковского боярина Шершеню. За измену и поносные речи казни его, аки пса шелудивого…
* * *
Удача сопутствовала русской рати. Литовский князь Ижеславский, воевода Мстиславля, узнав, что к городу подходят полки воеводы Щени, не стал сопротивляться, открыл ворота и присягнул великому князю Московскому. За Мстиславлем пали города Кричев и Дубровна.
Раскинул свой лагерь у Орши князь Михайло Глинский. Воеводы Челяднин и Голица грозили Друцку.
А под Минском под стяг короля и великого князя Сигизмунда собралось тридцатитысячное литовское войско. Блистая броней, с отрядами вооруженных гайдуков прибывали в королевский стан знатные паны и шляхтичи.
Ухали бубны, гудели трубы. Пестрели под августовским солнцем шатры знати, отливал золотом королевский, серебром — шатер гетмана Острожского.
На много верст окрест разграбила шляхта крестьян. Зерно и сено, мясо и репу — все забирало на прокорм королевское рыцарство.
Известие, что великий князь Василий разъединил войско на несколько отрядов, а сам с братьями находится в Дорогобуже, несказанно обрадовало Сигизмунда. Наконец выдался случай побить московитов порознь!
И король велел гетману Острожскому не мешкая вести воинство к Борисову.
* * *
Воевода Челяднин Иван Андреевич звания почетного. Не кто-нибудь, а конюший!
Вот потому, когда государь, посылая его на Друцк-город, назвал имя Челяднина после воеводы Михайлы Голицы, не могло не обидеть Ивана Андреевича. Не по месту именован Михайло. Ему б по родовитости за Челядниным стоять, а его государь первым упомянул.
Тогда Иван Андреевич не восперечил великому князю, сдержался, но на Голицу зло затаил…
Полки Челяднина и Голицы выступили к Друцку двумя колоннами, бок о бок, но воеводы меж собой не сносились. Каждый действовал сам по себе.
Двигались не спеша, делали частые и долгие привалы, друг друга не опережали. У каждого мысль одна: «К чему наперед высовываться? Случиться бою, так лучше не мне первому начинать. Береженого и Бог бережет…»
На полпути конюший Челяднин остановился на дневку. Не мог иначе, место красивое встретилось: лес и озеро, а в нем караси, каждый с лапоть. Иван Андреевич любил карася в сметане.
Покуда холопы, которых Челяднин возил за собой во множестве, затягивали невод, конюший улегся в тени под кустом, вздремнул самую малость. На свежем воздухе не жарко, одно скверно — мухи одолели.
Тут некстати разбудил ратник:
— Болярин-воевода, там к тебе литвин прискакал…
Челяднин зевнул, чуть скулы не своротил, поднялся взъерошенный, глаза осоловелые. Долго соображал, пока наконец не обронил:
— Веди!
На литовца смотрел, все пытался припомнить: где видел? Тот заговорил поспешно:
— Вельможный пан, це я, пан Владек, дворецкий пана Глинского.
Приблизился вплотную, зашептал:
— Я, вельможный пан, тайно, дабы пан Глинский не проведал. Он меня в Оршу послал, а я сюда, к тебе.
— К чему в Оршу? — недоуменно переспросил конюший.
— О, але вельможный пан не догадывается? Пан Глинский надумал в Литву ворочаться, королю служить, и о том у него грамотка от Сигизмунда есть.
— А не врешь ли ты, литвин, на своего господина? — недоверчиво спросил Челяднин. — Ох, нет у меня к тебе веры!
— Але я вру! — обиделся пан Владек. — Так вельможный пан воевода пусть своими очами увидит, коли седни в ночь заступит дорогу на Оршу пане Михаиле. А я пану Глинскому теперь не слуга, но слуга государю Московскому и от него милость имею. Либо вельможный пан не ведае, что государь дал мне земли и деревень за службу? А коли пан Глинский в Литву воротится, так и лишусь я жалованных вотчин.
— Ну, гляди, литвин! — Конюший поднес кулак к носу Владека. — Вот ужо проверю тебя, а до поры от себя не отпущу, со мной поедешь. Чуешь, кого оговорить пытаешься?
Самого Михайлу Глинского!
* * *
Время к полночи. Тихо. Луна прячется в рваных облаках, и дорогу плохо видно. Она вьется над Днепром, пересекает лес и снова льнет к реке.
Челяднин с Голицей в лесу с вечера, караулят Глинского. На всякий случай взяли сотню пищальников да две сотни конных дворян. Вдруг да Глинский сопротивление окажет.
— Ох, чует моя душа, Иван Ондреич, понапрасну мы в засаду сели, — скулит Голица.
Челяднин отмалчивается. Ему и самому муторно. Ну как поклеп дворецкий возвел на своего господина?
Голица уговаривает:
— Провел нас литвин, и зачем Глинскому убегать?
Воевода зевает и снова свое:
— Снимем засаду, Иван Ондреич, покуда не поздно. Коли государь проведает, как мы на князя напраслину возвели, озлится.
У Челяднина мысли не лучше. Быть беде. Не простит государь. Он к литовскому князю добр непомерно. Но вслух конюший иное говорит, просится:
— Погодим еще маленько, боярин Михайло. А коль все это неправда, промолчим, чтоб до государя не дошло.
Конюший Сначала хотел отправиться в засаду на Глинского без Голицы, а потом передумал. Ежели дворецкий обманул, а Василий об этом проведает, ответ держать перед государем лучше с Голицей, чем одному.
Где-то недалеко раздался дробный стук копыт. Челяднин встрепенулся.
— Чуешь, боярин Михайло?
