Канатчика — вероятно, единственного в городе, — он нашел за ратушей. Узкую улочку почти полностью перегораживала двуколка, на которую солдаты в расстегнутых мундирах грузили бухты веревок и шпагатов. Из окна дома им посылала томные взгляды супруга хозяина, а сам канатчик стоял в воротах, отмечал галочками в амбарной книге выдаваемые партии товара и то и дело потирал руки. Вокруг толпились любители выпить, что, несомненно, должно было случиться, когда закончится операция, так что недостатка в радостно ухмыляющихся лицах на улочке не было. Солдаты, утомленные гарнизонной рутиной, тоже выглядели довольными. Но у тех, кто лишь проходил мимо и ни на какие блага рассчитывать не мог, лица были угрюмые…
— Тяжелые, дьявольщина! — сетовал какой-то молодой парень, сгибаясь под тяжестью бухты веревок. — На кой ляд нам такие толстые? Слона, что ли, вешать будем?
— Глуп ты, сопляк, — охнул товарищ постарше со шрамом на лице. — Прежде чем вешать начнут, надобно бунтовщиков в команды собрать и в крепость отвести. Их по тридцать голов таким корабельным канатом связывают. Веревкой потоньше плотно обматывают шею и к этому канату коротко привязывают. Тогда до шнура губами не дотянешься, а толстый канат никак не перегрызешь, хоть неделю будешь в пути.
— А не лучше ль цепями и железными ошейниками пользоваться?
— Ну и деревня ж ты, Хоссе, просто диву даешься, что тебе алебарду дали, а не кусок палки. Знаешь, сколько железные кандалы стоят? А смазка для них, проволочные щетки для очистки от ржавчины? В цепи, понимаешь, благородных заковывают, которые супротив власти заговоры составляют, потому как их вообще-то мало и железа на всех хватит. А здесь, как разведка доносит, бунт должен начаться… легу… ну, леру… Короче, правильный. Куча дефольцев за оружие хватится, значит, и пленников тысячи будут. Кто станет золото на столько цепей отдавать? Да и зачем?
Дебрен привязал узду к решетке окна, протиснулся к канатчику.
— Веревочка мне нужна, — сказал он медленно, старательно выговаривая слова. Хоть формально Дефоль был вотчиной королей Ирбии, но лежал далеко от метрополии и был крупной экономической силой, поэтому даже с серьезными купцами порой трудно было договориться по-ирбийски. А Дебрен к тому же пользовался староречью.
— Нет веревочка, — широко улыбнулся канатчик. — Продан весь.
— Мне надо немного. Всего двадцать пять локтей. Тонкой. Можно самого низкого качества. Даже одноразовой.
— Одноразовая? — Плетельщик заулыбался еще шире. — Шибеничная, да? Этот особенно нету. Вся запас — для армия. Даже обрезки. Большая сбыт.
— Речь идет о человеческой жизни. Я хорошо заплачу.
— Человеческая, да, да, я знаю. Вмешательство людей за горло. Я понимаю твой язык. Виселичная веревка ищешь. Приди послезавтра. Два дня. Сегодня не есть.
— Тройная плата. Засчитайте себе как семьдесят пять локтей.
Канатчик заколебался.
— Приходилось мне у армии брать маленько. Это есть нехорошо. Кто может думать: он дефолец, он для братьев не дает веревка, чтобы не вешать за горло, хоть они бунтари. Может, он сам бунтовщик? — Он отметил очередную бухту толстой веревки в тетради. — Э-э-э, лучше нет. Разве что, ну… за сто локтей?
— Кто такой? — заинтересовался десятник, присматривавший за погрузкой. — Эй! Ты! Веревку хочешь купить? Можно узнать, зачем тебе веревка?
— Собаку хочу привязать, — проворчал Дебрен.
— Собаку? — Десятник подошел ближе, подтянул пояс с коротким мечом. — Может, ирбийскую, а?
— А дьявол ее знает, я в породах не разбираюсь. А ирбийская как выглядит?
— Королевский герб носит. — Десятник постучал себя по нашивке на желтом кафтане.
— Та не носит. — Дебрен оглянулся на ворота и двор. Стена, отделяющая его от соседнего хозяйства, была невысока, но в проходе крутились солдаты, таскающие веревки из скрытой где-то в глубине мастерской. Копошились несколько кур, которые могли помешать, ну и трудилась служанка, вытрясающая коврик. Баба с выбивалкой лишь немногим полегче боевого молота, которым получил по голове Кипанчо. Скверно.
— Знаете что, господин канатчик? — почесал кадык десятник. — Пожалуй, стоит проверить качество вашего товара. А ну, Хоссе, подь сюда со шнуром.
— Я на службе у рыцаря Кипанчо из Ламанксены, — быстро проговорил Дебрен.
— Да? — криво усмехнулся десятник. — Интересно. А я слышал, что твоего знаменитого рыцаря переворотчики прибили. И что перед смертью он, взобравшись на гору дефольских трупов, пламенную речь произнес, короля Бельфонса прославлял и мстить за свою кровь взывал. Об этом уже последние сообщения к печати готовят. С реляцией известной Лелиции Солган. Вроде бы потрясной.
— Проедете со мной мили три, так увидите рыцаря в расцвете сил и здоровья.
— Во-первых, я алебардист, а не какой-то там зачуханный конник, так что ехать мне не на чем. А во-вторых, даже если б и было на чем, то я не настолько глуп, чтобы позволять какому-то приблуде, мой язык калечащему, обвести меня вокруг пальца. Слыхали мы о таких научениях, правда, Хоссе? Провокаторы уделанные. Только и глядят, как бы одинокого военного, а то и целый отряд немногочисленный на какую-нито боковую дорогу направить, а потом напасть и вырезать. Признайся сразу, что ты партизан и шнуры для ирбийских шей покупаешь! Работы у нас навалом, так что мы откровенность ценим. Без всяких пыток вздернем тебя. Может, даже и палача поставим, чтобы он тебе хорошую петлю устроил, жиром смазанную. И позволил камней в карманы набить.
— Он правду говорит! — крикнул кто-то из кучки дальних родственников и знакомых канатчика, ожидающих дармовую выпивку в корчме. — Жив Кипанчо!
— Десятник драбов за меня поручится, — сказал Дебрен, отступая на шаг.
— Драбов?! — расхохотался представитель алебардистов. — Вот это фокус! Так ты еще не слышал, что мы всю городскую драберию интернировали? Да ты, похоже, рядовой шпик. Недоинформированный. Даже жаль такими яму засорять.
— Ну так как, отрезать веревку-то? — заколебался Хоссе.
— Режь, растяпа. Забыл, что инструкторы из Управления Охраны Трона говорили? Бунт надобно выжечь аж до самого последнего конца. Всю дереге… негеренене… короче, скверную ткань и еще немного здоровой. Так, на всякий случай.
— Жив Кипанчо! — закричал на ломаном ирбийском какой-то другой голос. — Уже недолго осталось! Руки прочь от наших ветряков!
— И баб! — подхватил следующий. По-дефольски, но Дебрен понял. — Черные, отправляйтесь домой! Долой оккупантов!
Канатчик перестал улыбаться. Возница обозной телеги погрозил толпе дубиной. Толпа запустила в возницу свежими яблоками, насыпанными его собственной обозной клячей.
— Тихо, голытьба дефольская! — рявкнул десятник. — Разойдись!
Дебрен хотел воспользоваться представившимся случаем, но два отступающих в глубь ворот солдата, обеспокоенные злыми криками толпы, случайно заблокировали ему дорогу. Хоссе схватился за нож, начал разматывать веревку, поглядывая на магуна, как портной, делающий первую примерку. Это не сулило ничего хорошего. Дебрен увидел, что Хоссе оценивает расстояние от его шеи до торчащей над воротами балки. На балке был укреплен цеховой знак, но она была достаточно солидной, чтобы удержать висельника.
