часам она пошла на кладбище. Женя Кавычкин накануне сообщил ей, что похороны Василия состоятся в полдень, а людей будет немного… В эти горькие и безнадежные минуты прощания Полина не хотела быть объектом чьего-то внимания, отвечать на вежливые вопросы, кем она приходится покойному. Да и действительно, кто она — просто несостоявшаяся подруга, возлюбленная…
Полина подошла к свежей могилке, усыпанной цветами: здесь были алые и белые розы, анютины глазки, астры, пионы… Как будто прощавшиеся хотели воздать этим многоцветьем оборванную жизнь, в которой больше было черно-белого и печального… С фотографии Василий улыбался — грустно и с какой-то своей тайной мыслью. Поля положила букет ромашек и подумала, что цветы на холмике похожи на бабочек, готовых веселым разноцветным взрывом взмыть под дуновение ветерка.
Когда Полина вернулась домой, она распахнула настежь балконную дверь, открыла стеклянные домики, где обитали ее любимицы, взяла опахало из павлиньего пера и осторожно взмахнула, будто приглашая к танцу. Бабочки взмыли и закружили по комнате в ярком цыганском хороводе: царственный махаон, аполлон в изысканно белом, как жених, перламутровка в тигровом манто, адмирал в черном с красным подбоем, тополевый ленточник будто в «черкеске», шафрановая желтушка в золоте с черным… Последним взмыл бражник «мертвая голова», будто давая понять, что все вокруг — мирская суета, и только ему ведом смысл существования… В своем танце, подгоняемые ветром павлиньего пера, в порхающем разноцветном веселье бабочки наконец увидели путь к новому неведомому миру и стайкой, потом вереницей, как маленькие журавлики, потянулись к солнцу… Лишь большой ночной павлиний глаз не реагировал на опахало, которое, будто в насмешку, скопировало узоры его королевского платья… Хозяйка осторожно подставила ладонь, и он не преминул воспользоваться приглашением… Полина вышла на балкон, слегка подтолкнула любимца. Он взмахнул крыльями, ринулся вниз, подальше от ослепительного солнца, оглядевшись и сделав круг, укрылся в прохладной тени листьев клена, в ожидании, когда вместе с ночью настанет его время…
Алла и старый натертый сапог
И нашел я, что горче смерти — женщина, потому что она — сеть, и сердце ее — силки, руки ее — оковы.
Екклесиаст, 7, 26
Вечером, как обычно, Куроедов и Ребров собрались у Баздырева — подвести безутешные итоги. На авансцену вышел призрак сожженного в геенне крематория Бориса Зайцева. Такого в практике ни у Баздырева, ни у Куроедова еще не случалось. Что касалось опера Реброва, то он был просто в восторге, так как втихаря уже собирал материалы для будущих мемуаров.
— Надо по-быстрому задокументировать показания Лупандера, перед тем как докладывать руководству, — заметил Куроедов. — В деле появился призрак: просто курам на смех!
— И Куроедову тоже, — добавил Баздырев.
— Прославиться можем мама не горюй! — подал голос Ребров.
Почесав нос, Куроедов мрачно сообщил:
— Из городской прокуратуры звонили, наорали, вы что там, с ума посходили: вдову в изолятор посадили, предъявили совершенно бездоказательные обвинения! Да еще приплели, что Аленка с ней в камере сидит.
— Откуда накат? — расслабив галстук, спросил Баздырев.
— От депутата госдумы, назвали замыленную фамилию, из головы вылетела… Да еще гильдия московских адвокатов выступила с протестом. Короче, срочно надо изменить меру пресечения, — подытожил Куроедов. — Сейчас ее приведут.
И действительно, тут же открылась дверь, конвойный пропустил вперед Аллу Сергеевну, сам остался на пороге. На устах женщины играла легкая усмешка.
— Присажива… — предложил Баздырев, но, вспомнив, что мадам не нравится слово, поправился: — Садитесь, располагайтесь, Алла Сергеевна.
— Сяду, сяду, но не так, как вы хотели, — победно улыбнулась Свингер, изящно села на инвентарный стул и вытянула ноги.
— Алла Сергеевна, мера вашего пресечения — содержание под стражей — изменена на подписку о невыезде, — сообщил Куроедов. — Пожалуйста, распишитесь вот здесь.
Он протянул бланк с текстом. Алла, мельком глянув, подписала и подвинула Куроедову.
— Где Алена? — холодно спросила она.
Ответил Баздырев:
— Как и обещали, отвезли домой, зашли к вашим соседям, попросили присмотреть.
— Так я могу идти, господа уголовные сыщики?
— Всего лишь один вопрос, Алла Сергеевна, — остановил Баздырев. — Вы женщина умная и прекрасно понимаете, что мы… тоже, в свою очередь, хорошо сознаем, что в устранении Лупандера больше, чем вы, никто не заинтересован. Он мешает вам, как старый натертый сапог.
— С гвоздем! — уточнил Ребров.
— Поэтому мы все равно докажем, что это именно вы послали наемного убийцу. Рано или поздно. Даю вам слово.
Алла наигранно расхохоталась. Успокоившись и даже вытерев платочком слезинку, сказала:
— А хотите, я скажу, кто стрелял в тот вечер в Лупандера?
— Будьте любезны, — степенно кивнул Баздырев.
— Он сам.
— Неоригинально, — отреагировал Баздырев.
— Не верите? Тогда попросите судмедэксперта осмотреть его раны. И еще сделать рентген. Это, господа, всего лишь наружные дырочки на коже, сделанные скальпелем с обеих сторон плеча и ноги… А перед тем как сделать эту… микрохирургию, Лупандер изрешетил из пистолета свой старый «мерседес».
— Бред какой-то! — Баздырев переглянулся с коллегами. — И откуда же вы это знаете?
— А это уже второй вопрос, мальчики… — наслаждаясь произведенным эффектом, ответила Алла. Сыщики оцепенели. — Желаю всего хорошего. Ну а кто меня проведет? Ну, будьте же джентльменами!
Ребров быстро вскочил, выразив острое желание сопроводить.
— Прощайте! — Алла театрально помахала рукой.
— А если это правда? — в замешательстве произнес Куроедов, когда закрылась дверь. Он снова стал чесать свой нос, что с ним случалось в самые драматические моменты развития событий.
— А если это подстава? — заметил мрачно Баздырев. — Представляешь, какая вонь поднимется, когда мы размотаем его раны и выяснится, что она провела нас, как последних лохов!
Куроедов подошел к окну, проводил взглядом Аллу Свингер, которая села в подкативший автомобиль, откашлялся:
— Деваться некуда. Тянуть нельзя. Выносим постановление, пусть судмедэксперт сделает осмотр и заключение.
Лупандер и архипелаг ГУЛАГ
Эксперт даст все нужные вам ответы, если получит нужные ему вопросы.
NN
За Лупандером пришли с утра. Ночью он плохо спал, в камере было душно, он долго ворочался, не мог заснуть. Когда же забылся в чутком сне, его сразу стали атаковать кошмары. Видно, аура, по известным причинам, была здесь нелучшей. К нему во сне два или три раза приходил Зайцев: он снова стоял над ним в черном плаще, в капюшоне — и без лица. Эти пришествия были настолько явственными, ощутимыми, реальными, что Лупандер, в ужасе просыпаясь, озирался, ища по углам видение. Он вытирал простыней пот на лице, снова пытался уснуть. Единственное, что успокаивало, здесь, в камере-одиночке, он был в относительной безопасности.
Утром, под конвоем посетив туалет, он вновь вернулся в камеру.
