бритву — желательно механическую заводную, чтобы не было опять-таки соблазну, — конкретизировал Баздырев, которому уже наскучил Лупандер, — одеколон нельзя — выпьешь, денег нельзя — охрану опять-таки соблазнять, ремень — это отберем, ну и под ноль побреем, чтоб вшей не разводил.
Лупандер, уже, видно, пожалевший, что подписался на добровольное заточение, возмутился:
— Вы не имеете права стричь наголо, как овцу! Это противоречит Конвенции прав заключенных и узников совести.
— Не хотите — не надо, стрижка бесплатная, кстати, придаст вам больше авторитетности среди уркаганов.
— Каких уркаганов?! Я только на одиночку подписываюсь! — У Лупандера уже стали предательски трястись руки.
— В одиночку на одну ночку! — зевнул Куроедов. — Будет тебе одиночка.
— А почему вы вдруг на «ты» перешли? — зло спросил Лупандер, которого неприятно покоробило, когда сначала неотесанный Баздырев перешел на фамильярный тон, а затем — и внешне благовоспитанный следователь Куроедов.
Иван веско ответил:
— К заключенным, то бишь зэкам, практикуется обращение исключительно на «ты».
— Чтобы сразу усвоили свой пониженный социальный статус, — добавил Баздырев. — Ну что, часу тебе хватит, чтобы определиться со шмотьем-мытьем? Давай по-шустрому, а то у нас к вечеру в ИВС, как в гостинице, все номера заполняются. И чтоб никаких колющих, режущих, стеклянных предметов, мобильных телефонов. Презервативы тоже запрещены.
— А они еще зачем? — изумился Лупандер.
— Ну, это если одиночную камеру предоставить возможности нет… Ну, в общем, понимаешь, не мальчик…
— Да ну вас. — Лупандера передернуло.
— В общем, собирайте все необходимое и — ждите на первом этаже, — распорядился Баздырев.
— Большое спасибо.
— На здоровье! Кстати, а как ваши раны? — поинтересовался Баздырев.
— Почти не беспокоят. Врач будет приезжать на перевязки!
— По записи — и только с моего разрешения, — предупредил Куроедов, которому тоже смертельно наскучил Лупандер.
Режим тут один, дядя, особо строгий
Тюрьма — не лучшее место для осмысления итогов жизни.
Без авторства
Через час Лупандер вновь приехал в «околоток», спросил у дежурного, где Баздырев или Куроедов.
— Вам ведь в изолятор, по личному желанию? — вежливо спросил офицер.
— Да, — кивнул Лупандер, поправив увесистую спортивную сумку на плече.
— Пойдемте, сударь, я вас провожу к Мордасюку.
Дежурный открыл дверь с защелкой, они прошли по коридору — прямиком в помещение изолятора временного содержания. Мордасюком оказался образцово-показательный прапорщик, с каменным лицом идола с острова Пасхи, но при этом изысканно пахнущий одеколоном «Шипр». В жесткой, как и положено, форме он тут же провел процедуру осмотра «задержанного» Л.Я. Лупандера: руки на стенку, ладонями на выверт, ноги вширь до упора с подбивкой — «раскоряка». «Снять пиджак, рубашку, галстук, ремень, штаны, приспустить трусы, развязать шнурки — клади на стол, открыть рот. Вывернуть содержимое карманов. Одеться». Расческа, платок, бумажник с документами, ключи прапорщика не заинтересовали, зоркий взгляд Мордасюка застыл на оторванных из блокнота страничках.
— А это что? — подозрительно спросил он и прочитал: «Старые клише, старые клише, Истертые буквы остались в душе. Слова — сочетанья, ноты — октавы, Что нужно творцу для подлинной славы?..» Так-так… «Истертая бронза сверкает…» — в деньгах! Это что — пособие для фальшивомонетчиков в завуалированной, так сказать, форме?
— Да какое еще пособие?! Каких деньгах?! — ужаснулся Лупандер. — Это мои стихи, так сказать, грешил в молодости. Сейчас тоже вот попробовал, так сказать, осенило…
— Грешил, говоришь, — зловеще усмехнулся Мордасюк и постановил: — Пособие приобщим к уголовному делу! Следствие разберется… — и по-свойски добавил: — Мордасюка, гражданин заключенный, не обманешь! Я за службу знаешь, сколько бдительности понапроявлял? У меня благодарностей и поощрений больше, чем у тебя волос на голове! Я даже находил иголки, спрятанные под ногтями!
Лупандера передернуло, и ему уже не стало жаль своих стихов.
А прапорщик принялся за содержимое спортивной сумки. На люминесцентный свет появились французский коньяк, колбаса сырокопченая, огурцы зеленые, шоколад, маца, печенье и халва. Он прощупал по миллиметру спортивный костюм и смену белья, вытащил и положил обратно в сумку туалетные принадлежности. Понюхав, поставил рядом с коньяком одеколон «Superman» американского разлива.
— Все это не положено! — показал Мордасюк на продукты, коньяк и одеколон.
Лупандер отважился возмутиться:
— Позвольте, у меня по договоренности другой режим — договорной.
— А ну, закрыл хлебало! Еще скажи — коммерческий! — сурово, но беззлобно отреагировал страж порядка. — Режим тут один, дядя, особо строгий. Ну а для таких, как ты, ерепенистых — просто беспощадный.
В завершение Мордасюк проверил содержимое положенного количества сигарет — способом разламывания их пополам.
«Казнь» сигарет настроила в конце концов Лупандера на веселый, этакий философско-созерцательный лад.
— А вы какой одеколон используете, товарищ прапорщик, — «Тройной» или «Шипр»?
— А тебе-то чего? Ну «Шипр».
— Хочешь, я тебе свой подарю?
— Не хочу. У него запах больно хреновый, какой-то голубоватый, — отреагировал он и задушевно пооткровенничал: — Тут, чтоб тюрьмой, чтоб вашим братом не провоняться, «Шипр» лучше всего подходит. А это все свое, спиртные и пищевые продукты… — он показал на стол, — получишь, когда освободишься. Вопросы?
— Все понятно.
— Загудной! — крикнул прапорщик в коридор, разделенный на решетчатые двери.
Из подсобного помещения выглянул сержант, отомкнул ломовым ключом замок, вошел, поигрывая наручниками и напевая:
— Живу без ласки, боль в душе затая, всю жизнь быть в маске — судьба моя!
— Давай его в пятую.
— Понял. — Прервав арию, Загудной приказал: — Руки за спину, гражданин!
Лупандер пожал плечами; игра по его заказу приобретала все более насыщенный колорит. Сержант быстро замкнул на его запястьях наручники, прихватил облегченную сумку. А Мордасюк в мгновение ока вздернул, как на дыбе, сцепленные Ленины руки. Он ойкнул, крякнул, взвыл от обиды, но, получив легкого пинка коленкой, бодро пошел без вербальной команды, под заботливыми руками конвоиров.
И тут, надо же такому случиться, навстречу, на допрос, вели Аллу Сергеевну. Без наручников. Она мгновенно цепким женским взглядом оценила метаморфозу, произошедшую со щеголеватым Лупандером, которого, согбенного, как особо опасного преступника, вели в позе «ласточки»: в ботинках без шнурков, расхристанного, без галстука, со спадающими штанами.
— Кого я вижу? — с неподдельной радостью воскликнула Свингер. — Привет компаньону!
— Здравствуй, Аллочка! — Лупандер с трудом, как черепаха, задрал голову. — Ты поменяла прописку?
— Ты, я вижу, тоже.
— Приходи вечерком на новоселье, посидим, поокаем, — бросил напоследок Лупандер.
— Непременно загляну, Ленечка!
Конвоиры, дав компаньонам возможность накоротке пообщаться, повели подопечных, каждого своей дорогой: Лупандера — в камеру, Аллу — к следователю.
Аполлон в изысканно белом, как жених
Что не болит — не жизнь, что не проходит — не счастье.
Иво Андрич
С утра Полина отпросилась с работы, сославшись на личные дела. К двум
