плохо знал этого генерала, так и не освоился в должности Петербургского генерал-губернатора. Сильно быстро взошла звезда Палена. Ну а после, не успев попасть в опалу, генерал быстро сориентировался и отправился воевать в Италию [в РИ пять лет прожил в Пруссии, будучи прусским графом].
В углу большой палатки сидел еще один персонаж, который сложно узнаваем для меня, человека из будущего, ну а для меня, человека этой реальности Ермолов был знаком. Сейчас он подполковник, очень молодой, нужно сказать, подполковник. Впрочем, я не так, чтобы сильно годами вышел старше. Алексей Петрович сейчас стройный молодой человек, лишь с такой же, как и я его запомнил в послезнании, лихой прической с поднятой вверх челкой.
Были и другие генералы. Багратион от чего-то грустил. Что я еще посчитал своей заслугой, так то, что в офицерском собрании обретался Николай Николаевич Раевский. Его карьера не прервалась, как это было в иной истории, он все так же командовал драгунским полком. Хорошего офицера получилось сберечь для армии. Возможно, это произошло потому, что и Павел пришел к власти раньше, да и Персидский поход состоялся. Так что опыт Раевского будет непрерывным, может получится явно не худший командир, каковым являлся Раевский во время Отечественной войны 1812 года. Возможно, еще лучший.
— Скукота нынче. Не соизволите, господин счастливчик и баловень судьбы, отправиться к вам в расположение? Прихватим некоторых господ… Ермолова, к примеру. Я вас раззнакомлю. Интереснейший малый. Наш, конный… — это так Платов меня обрабатывал.
Я так понял, что грусть на лицах офицеров и явное тухлое настроение связано с тем, что именно сегодня ввели сухой закон. Присутствие Буксгевдена, наверняка, призвано следить за тем, чтобы бутылки не откупоривались. Для меня-то и хорошо. Завтра с самого утра подготовка к рейду. Но, ведь, и многим присутствующим господам в бой. Странно все это. Послезавтра сражение, а сегодня скукота, что и шампанского не выпить. Богатыри, не мы… Нет, какими бы богатырями нынешнее племя не было, все равно не правильно пить перед сражением. Ну да не я буду об этом нравоучать. Только задумал, хоть как-то наладить коммуникацию и рушить мизерные успехи на этой ниве нравоучительным занудством не стоит.
— Господа, а не желаете ли шуточные стихи почитаю? — обратился я сразу же ко всем присутствующим.
— Извольте, сударь, — безразличным тоном сказал Петр Багратион.
Ну я и изволил. Пусть помнят, кто создал им вечер, даже без того самого шампанского, которое я же и подарил офицерам.
— Послушайте, ребята, что вам расскажет дед. Земля наша богата, порядка в ней лишь нет… — начал я читать стихотворение Алексея Толстого. — Иван явился третий, он говорит: «Шалишь! Уж мы теперь не дети!» послал татарам шиш [А. Толстой История государства Российского от Гостомысла до Тимашева А. К. Толстой. Сочинения: в 2 т. — М.: Художественная литература, 1981.].
Я закончил небезызвестное в иной реальности стихотворение только лишь правлением Ивана III про шальных императриц-притворщиц читать не стал, тут чревато. Все нынешние офицеры — это еще Екатерининские орлы и орлята. Так что не стоит.
А публика смеялась, особенно когда я применял свои недюжинные актерские способности.
— Уморил, ой уморил, Михаил Михайлович, — панибратский тон Платова несколько смущал.
— А не изволите дальше, господин литератор? — Беннигсен собственной персоной. — Или далее боязно? В такой вот форме про Петра Великого, али про матушку-императрицу Екатерину Великую?
— Отнюдь, господин генерал-лейтенант. Вот вы сочините и я продекламирую, — ответил я, так же не забыв ввернуть шпильку.
А говорили, что этот деятель не ходит в офицерское собрание. Мол, не хочет чувствовать на своей спине вопросительные взгляды. Видимо, прознал, что я тут и решил прийти. Может так быть, что мимо Леонтия Леонтьевича не прошло мимо то, что я высказывался против него у Суворова.
— Мне заниматься сочинительством? — генерал рассмеялся.
Вечер точно переставал быть томным. Зря я зашел. Нужно было после боя решать свои проблемы с коммуникацией. Чуть не сорвалось стихотворение Евгения Евтушенко про сущность поэтов в России. Оно было бы в тему слов Беннигсена. Однако, я вовремя вспомнил, что в нем и слово «гражданство» присутствует и про Пушкина немало слов. Рано еще про Пушкина, а про гражданство, так и преступно.
— А я знаете ли, когда планирую операции, могу слегка отвлекаться и сочинить что-нибудь, дабы снова вернуться к планированию, дабы вновь и вновь все просчитать. Нужно же все еще и согласовать, чтобы не погубить людей, — а вот и мой главный выпад.
Пойдет на обострение? Впрочем, другом он не станет ни при каких обстоятельствах, как и не перестанет быть врагом. И уже плевать про обострения и последствия. Только бы не случились обстоятельства, когда иного выхода, как дуэль не останется.
— Весьма особый у вас подход к планированию. Впрочем, человеку, столь далекому от военного дела, многое позволительно, — усмехнулся Беннигсен, о посмотрел вокруг, как будто в поисках поддержки.
Офицеры были сдержаны, но внимательны. Представление удается на славу, будет что после обсудить, словно офицеры оказались в петербургском салоне. Жаль, что в этом спектакле я отыгрываю одну из важных ролей.
— Я не спорю, так планировать свои операции, как это выходит у вас, у меня не выйдет. Но смею утверждать, что я человек, который пришел помочь своему Отечеству и могу сказать, что те города, что были при моем командовании захвачены, то мое участие в битве при Удине, — это стало частью общей победы. Ну а время нынче такое, когда адвокаты, например такие, как генерал Жубер, громят австрийцев. Наши, русские офицеры не позволяют бывшим капралам побеждать себя. Так что Слава РУССКОМУ оружию и офицеру! — последнее я громко произнес, с таким намеком на слове «русскому», что части офицеров могло оказаться и не по себе.
Далеко не все тут были этнически русскими.
Но, что главное, так не по себе должно оказаться Беннигсену. Намек на свою операцию с калмыками он получил и крыть было нечем. Ну и еще один нарратив я озвучил. Если ранее, совершая попытку угодить Леонтию Леонтьевичу, я говорил о том, что только под его чутким руководством и все такое, то сейчас я оттер генерала от моих успехов.
Беннигсен улыбнулся. Он тонко чувствовал момент и понял, что я за словом в карман не полезу, потому на каждый его выпад найду свою шпильку.
— А не правда ли, господа? Отличный тост! — сказал мой оппонент, будто бы
