и составила карту Гаммер и Глеб допускали, что подсказки Смирнова ведут не в сам Риндерорт, а к чему-то расположенному рядом. Например, к дому маячника, который, по сути, состоял из двух сросшихся домов: жилого и хозяйственного. Я нарисовала башню маяка, колодец во дворе, высоченную навигационную мачту, биотуалет, будку у забора – в ней, наверное, сидел охранник, – заодно наметила причальные косы и ближайшие тропки, которые разглядела со спутника на «Гугл-картах». Переслала карту в чатик и получила от Гаммера с Настей кучу восторженных смайликов. Глеб привычно промолчал.
За ужином папа сказал, что завтра из типографии привезут открытки с кёнигсбергским Праздником длинной колбасы. Я порывалась перенести поездку, однако взяла себя в руки – поняла, что карточки за пару дней не разойдутся и я успею полюбоваться ими после Заливина.
Мы выехали на первом утреннем автобусе. Я предпочитала электрички, но дизель до Полесска отправлялся лишь по вечерам. Вчера Глеб заказал нам экскурсию на маяк. Решил, что не стоит вот так с ходу вламываться в Риндерорт, если можно для начала всё разведать вполне законным образом. Восстановительные работы на маяке были далеки от завершения, но Музей Мирового океана планировал с июня пустить туда туристов. Глеб каким-то чудом выбил для нас экскурсию сейчас, в мае. Его предупредили, что среди посетителей должен быть взрослый, и Глеб предложил мне позвать в Заливино Тамару Кузьминичну. Гаммер поддержал идею с экскурсией, однако я хорошо знала Гаммера и почувствовала, что он немножко обижен на Глеба – прежде чем звонить в музей, следовало посоветоваться с нами.
Почти всю дорогу я спала. Проснулась, когда мы подъезжали к Полесску, и увидела безголовую статую на кирхе Гросс-Легиттен в Тургеневе, увидела цветущие яблоневые сады и деревья, густо поросшие омелой. На тёмных болотистых лугах паслись чёрно-белые коровы, а небо переливалось оттенками синего и жёлтого. Взъерошенные облака ползли своим медлительным ходом, и день обещал быть по-весеннему погожим. Вдоль обочины потянулись хлипкие заборчики. За ними показались кирпичные полуразваленные хибарки. Они по-старчески безропотно прятались за пышной, ещё не зацветшей сиренью или стояли открыто, окружённые хозяйским хламом. Под грудами досок, листов шифера и проржавевших кроватных каркасов прыгали куры. Им вслед подтявкивали пегие щенята, а взрослые собаки мирно дремали на подсохших буграх грязи. Возле одного крыльца высились столбики черепицы – то ли снятой старой, то ли закупленной новой, вот только лежала она давно, заросла травой и на новую в любом случае уже не была похожа. Посреди запустения вдруг вставали аккуратненькие теплицы – за ними хозяева следили с большим вниманием, чем за домами, в которых жили.
Дачный пригород незаметно вливался в Полесск, и, если бы не дорожный знак, было бы трудно провести между ними ощутимую границу. Полесск оставался полусельским городком. На его улицах почерневшие домишки перемежались набело оштукатуренными виллами и серыми советскими панельками. Дороги лежали изрытые, и не верилось, что автобус здесь вообще остановится, хотя в Полесске работала парочка гостиниц, а туристы иногда заглядывали сюда, чтобы полюбоваться жутковатым тевтонским замком и пофотографировать рыбаков, лениво удивших с берега Деймы.
Мы вышли на Калининградской улице. Автобус неторопливо отъехал, редкие пассажиры разбрелись по сторонам, и мы почувствовали местную затаённость. В воздухе пахло гарью. Весной жители Полесска продолжали топить печки и бросали в них всё что ни попадя, мешая сладкие ольховые запахи с горькими запахами старых досок. Во дворах покрикивали невидимые с улицы петухи, мимо нас изредка прокатывались машины, а мы не спеша шли по битому тротуару к пятиэтажке, где жила Тамара Кузьминична.
Я рассказала Глебу, что история Полесска, прежде называвшегося Лабиау, охватывает почти восемь столетий, и припомнила проведённые тут переговоры великого магистра Тевтонского ордена с послами великого князя Московского, которые приехали не то попросить денег, не то поделиться ими – для очередной войны, задуманной не то Пруссией, не то, собственно, Москвой. Да, я была так себе экскурсоводом… Правда, потом рассказала, что до прихода крестоносцев где-то здесь пряталась загадочная Ромова с верховным жрецом Кривой Кривайто, хотя теорий о том, где именно искать Ромову, накопилось ничуть не меньше теорий о вероятном местонахождении оракула, предрёкшего Александру Македонскому власть над половиной населённого мира. Гаммер заинтересовался Ромовой, и остаток пути мы проболтали о загадочных прусских жрецах.
Вчера бабушка Нинель попросила Тамару Кузьминичну сопроводить нас на экскурсию, и поначалу Тамара Кузьминична отнекивалась, жаловалась на больные ноги, зачем-то упомянула расположенный возле маяка рыболовецкий колхоз, владельцы которого недавно вляпались в скандал. Заговорила про депутатов, взяточников и прочих гадов, измывавшихся над Полесском, вновь вспомнила про колхоз, процветавший, пока там не воровали и пока в Куршском заливе водилась треска. Теперь не было никакой трески, в колхозе ловили несчастную кильку и салаку, а лучше бы ловили корюшку – и почему она в магазинах вдруг стала по триста сорок рублей, это же корюшка, а не какая-нибудь «камабала»?! Тамара Кузьминична много чего наговорила бабушке Нинель, и ей на помощь пришёл папа – перехватил разговор и вкрадчиво сказал:
– Экскурсия оплачена. Если вы не пойдёте, – тут папа сделал внушительную паузу, – деньги пропадут.
Тамара Кузьминична призналась, что давно хотела посмотреть, «куда там на маяке разворовали деньги, потому что на такие миллионы хоть два новых можно было бы построить, если бы люди думали головой, а не чем попало». Деваться ей было некуда, и она подготовилась к экскурсии – надушилась так, что к нашему приходу благоухал весь этаж.
Я боялась, что Тамара Кузьминична заболтает меня до потери пульса, но всё прошло на удивление спокойно. Она встретила нас в стареньких отглаженных брюках и пузатой кофте с блестящими пайетками, расцеловала меня и Настю и тут же выдала нам по салфетке, чтобы мы оттёрли с щёк её алую губную помаду. Сказала, что на кухне нас ждёт обед, а сама убежала к себе в комнату.
Мы сели за старенький стол и уставились на эмалированную кастрюлю с макаронами по-флотски. Я предупредила всех, что посуда и столовые приборы у Тамары Кузьминичны зарастают жиром. У неё просто не было сил мыть их как следует. Стоило ей пожить одной, и Стёпкина жена потом передраивала всю посуду, пока Стёпка отвлекал Тамару Кузьминичну, чтобы та ничего не заметила и не расстроилась. Мои слова не прибавили Насте аппетита, а Гаммер поелозил пальцами по вилке, мельком осмотрел миску и, пожав плечами, принялся за макароны – навернул их столько, что Тамара Кузьминична непременно полюбила бы его, если бы увидела, как он ест.
В квартире были включены три телевизора, чтобы Тамара Кузьминична
