той ночи?
Мы оба знали, о какой ночи он говорит.
«Человечек, они мертвы».
Я вопросительно на него посмотрела – откуда он узнал? И он ответил невеселой улыбкой:
– Он пахнет Лунным дворцом.
Да что за… Проклятье, ну уж нет!
Улыбка Райна потускнела.
– Принцесса, что такое?
– Я просто… Он не должен пахнуть тем местом. Он… принадлежал ей. Он не принадлежит им.
Я дотронулась до шарфа, намотала его вокруг пальцев. Как будто, если сожму достаточно плотно, почувствую ее руки в тот момент, когда она мне его вручила. Матерь, почему я не забрала его тогда…
А теперь все казалось очередной унизительной несправедливостью. Дворец, где она погибла, стер последние остатки ее жизни.
Мне было неловко. И прозвучало это наверняка неловко. Но его лицо чуть-чуть изменилось – стало ясно, что он понимает. Он наклонился чуть ближе.
– Это не все, – сказал Райн. – Он еще пахнет…
Он опустил ресницы и придвинулся чуть ближе – теперь нас разделяло всего несколько дюймов.
– Пахнет розовыми духами, – сказал он. – И хлебом. И… сигарным дымом…
Я невольно издала странный звук. Мне часто доводилось завидовать вампирам – их силе, скорости, мощи. Но сейчас я завидовала как никогда. Все бы отдала, чтобы снова почувствовать запах Иланы. Ее и той отвратительной захламленной комнаты.
– Правда? – спросила я; голос прозвучал грубее, чем хотелось. – Ты чувствуешь все эти запахи?
– Немножко трудновато, поверх запаха… – Он прочистил горло. – Ну… В общем, запаха тебя. Но да, чувствую.
Он поднял глаза и встретился со мной взглядом.
– Орайя, оно осталось. Дворец забрал не все.
Мои пальцы крепче стиснули ткань.
– Как ее звали? – спросил он. – Твою подругу?
– Илана.
Я не произносила этого имени вслух со дня ее смерти. Ощущение его слогов на языке было сродни бунту.
– Прости, – негромко сказал он. – За то, что с ней случилось. И за то… что здесь трудно предаваться горю.
«Трудно предаваться горю».
Слабо сказано. В таком месте невозможно предаваться горю. Здесь нет места мягкости или уязвимости. И уж точно нет места тому гневу, некрасивому и неблагородному, который зажгла во мне смерть Иланы.
– Она была личность, – сказала я, стиснув зубы. – Не жертва. Не добыча. Не…
Проклятье, а не что? Шелк и сигарный дым, взрывной характер и миллион противоречий; насыщенная жизнь из тысячи мыслей, снов и желаний – и та, которую я искренне и глубоко любила.
Я опустила глаза на глинобитную крышу, крепко, до побелевших пальцев, сжав руки вокруг пивной кружки. Ждала, пока перестанет щипать глаза.
– Орайя, можно я задам тебе вопрос? – сказал Райн. – Не отвечай, если не захочешь.
Я кивнула.
– Когда на испытании мы были связаны, я почувствовал… я почувствовал много чего. Твой гнев. Страх. Горе.
Я стиснула челюсти. Моим первым порывом было наброситься на него только за то, что он видел у меня все эти чувства, – я их яростно скрывала. Но с другой стороны, в его голосе не было обвинения в слабости. И все эти чувства я ощутила и у него. В его сердце они были такими же сильными, как в моем, хотя и по-другому.
– Если ты выиграешь Кеджари, – продолжил он, – ты попросишь Ниаксию тебя изменить?
Я поняла, что именно он спрашивает, и решила не отвечать.
«Он ришанин», – прошептал мне в ухо Винсент.
Я не могла рассказать ему, что хочу связать себя с Винсентом, стать его кориатой. Слишком провокационные подробности.
Но Райн, провались он, увидел у меня на лице всю суть моего ответа раньше, чем я сказала хоть слово.
– Да, – сказал он. – Попросишь.
Прозвучало так, будто он почему-то огорчен, и мне это не понравилось.
– Почему мне не попросить ее сделать меня другой? – резко возразила я. – Ты себе хоть представляешь, насколько утомительно так жить? Я ничего не могу изменить, я ничем не могу быть, я всегда останусь объектом охоты. – Я сжала зубы на этих словах и замотала головой. – Нет. Я так не могу. Такой, как сейчас.
– Не можешь?
Мне пришлось заставить себя встретиться глазами с Райном. В глубине души я думала, что он надо мной насмехается. Но в его взгляде не было ничего притворного, поддельного. Только печаль.
В прошлом испытании он смотрел на меня так, словно я все могу. Словно я сильнее самой Ниаксии и способна вызывать благоговение не хуже ее. Никто на меня так раньше не смотрел.
И даже сейчас оттенок этого взгляда еще остался.
– Орайя, не бросайся своей человеческой сущностью, – сказал он. – Когда она исчезнет – тебе будет ее не хватать.
И пусть мои глаза плохо видели в темноте по сравнению с его глазами, но было недостаточно темно, чтобы спрятать пробежавшую по его лицу боль – он постарался сделать вид, что ничего не произошло.
– Есть такие составляющие тебя, которые никогда не исчезнут, – тихо сказала я.
– Иногда я в этом не уверен.
– Думаешь, я не вижу, как ты стараешься удержать свою человеческую натуру? Райн, ты больше человек, чем я. Ты сохранил ее целиком, из-за нее ты ценишь в этом мире такое, до чего никому другому здесь дела нет. Ты сохранил сострадание. Не важно, что в тебе теперь течет черная кровь. Это тебя не изменило.
Странно было делать такой грубый комплимент. Он был до неловкости откровенен. Но я его произнесла, потому что знала: Райну необходимо его услышать.
И еще… я произнесла его потому, что это была правда.
Райн сидел совершенно неподвижно и тихо. Потом очень медленно поднял взгляд.
Когда он посмотрел на меня как на богиню, я подумала, что никогда не буду чувствовать себя сильнее, чем в то мгновение.
Я ошибалась.
Потому что сейчас он смотрел на меня больше чем как на богиню – как на человека. И это почему-то было гораздо важнее.
Мне пришлось заставить себя ухмыльнуться:
– Что с лицом?
Я ожидала ироничного смеха, словесного тычка под ребра. Но Райн остался серьезен, и только между бровями залегла глубокая складка.
Моя ухмылка растаяла сама собой.
– Что?
– Ничего.
– Райн Ашраж, скажи мне хоть что-нибудь честно.
Он долго молчал.
– Последние пару веков я повидал много несправедливого. Каких только дурацких несообразностей ни насмотрелся. Но чуть ли не самая большая – то, что тебя учили быть не тем, кто ты есть на самом деле.
У меня онемели руки. Пальцы так крепко обхватили кружку, что тряслись. Его слова разрубили меня пополам, от горла до пупка, и затронули самые чувствительные места.
Несколько бесконечных секунд в голове не было никаких мыслей. А потом вернулась всего одна: «Мне предстоит
