голубыми глазами. Когда Валька попытался погладить его, спина котенка моментально выгнулась пружинисто, и он заорал истошным, дурным голосом. Характер у кота оказался диким и неуживчивым, хотя все мы восхищались его умным, расчетливым коварством. Кошмар улучал момент, когда я уходила с кухни, оставляя на плите жарящиеся котлеты или мясо, и за время моего короткого отсутствия умудрялся стащить со сковородки все содержимое, задвинув после себя обратно крышку. После содеянного он не прятался, не чувствовал себя виноватым. Он сидел, облизываясь, посредине кухни и глядел на меня, не мигая, своими яркими наглыми глазами.
Как только Валька открывал крышку рояля, Кошмар взвивался в одну секунду на рояль и начинал стремительно носиться по клавишам, извлекая из них чудовищные звуки.
Я сердилась, Валька улыбался, а Федор катался по дивану, задыхаясь от смеха.
Единственным существом, которое обожал Кошмар, был Федор. Ему позволялось все. Федор возил кота за хвост по комнатам; вернувшись из цирка, устраивал с ним акробатические этюды, в которых все воздушные кульбиты выпадали на долю кота; и он же был постоянным клиентом Федора в его зубоврачебном кабинете. Мы с Валькой ходили искусанные и исцарапанные, а Федор закладывал Кошмарику в пасть свои тоненькие пальчики и разыгрывал знаменитого дрессировщика уссурийских тигров, и коварный кот кротко переносил и это испытание.
Через два года пребывания Кошмара в нашем доме они с Федором даже стали чем-то походить друг на друга. «Все правильно, — утверждал Валька, — животное обычно становится похожим на своего хозяина. Если, конечно, они привязаны друг к другу». Они были очень привязаны друг к другу, Федор и его уссурийский тигр.
Но однажды случилось несчастье. Мы жили на даче, когда Кошмар вдруг исчез. Искали его везде и всюду. Валька, рискуя сломать себе шею на скользкой покатой крыше, даже слазил в трубу, но и там не обнаружил нашего злополучного кота.
Тщетно бродили мы с Федором по окрестностям нашей дачи, напрасно шарили по канавам и оврагам, с надеждой заглядывая в глаза прохожим, каждый раз получали отрицательный ответ. Никто не встречал тощего сиамского кота с пепельного цвета шерстью, белой мордочкой и двумя черными пятнами на спине.
Два дня Федор ничего не ел, а ночью ворочался с боку на бок и тяжело вздыхал, совсем как взрослый. Просыпаясь утром, я видела его широко открытые глаза, устремленные в потолок без малейшего признака сна. Наш сын Федор страдал, а мы ничем не могли помочь ему. Я предложила даже взять другого котенка, точь-в-точь похожего на Кошмара. Но Федор не удостоил меня ответом. Он внимательно и долго смотрел на меня своим взрослым взглядом, словно жалел меня, и, как ночью, тяжело и протяжно вздохнул.
Наутро третьего дня, когда еще рассвет чуть коснулся дремлющей природы, Федор сел на своей кровати и громко сказал: «Я знаю, где он».
Через пять минут мы уже шагали вслед за Федором по росистой прохладной тропинке в лес. Мы с Валькой были поражены той уверенностью, с которой вел нас Федор по незнакомому для него месту. Иногда мы ходили в этот лес собирать землянику и грибы, но лес был огромный и сориентироваться было невозможно. Несколько раз Федор останавливался, переводя дыхание и словно прислушиваясь к непонятному шуршащему языку трепетавших на ветру деревьев. А может быть, он просто слушал себя. Мы молча пережидали его внезапные остановки и снова послушно, почти бегом следовали за ним.
Наконец Федор вывел нас на небольшую поляну и остановился, задрав голову и напряженно вглядываясь в верхушки деревьев. Мы тоже, подняв головы, смотрели, как плавают в голубоватом рассветающем небе гибкие верхушки сосен. Федор удовлетворенно, по-мужски крякнул и указал пальцем на одну из сосен. Там, на высоте, где кончается голый ствол и разлаписто шевелят ветвями деревья, сидел, свесив вниз свою голубоглазую жалкую морду, наш уссурийский тигр.
Потом Валька бегал в деревню за пилой. Оказалось, что наш Кошмар сидел на недосягаемой высоте. Ствол был гладкий, без сучка и задоринки, ноги при попытке влезть скользили, а толщина ствола не позволяла удобно обхватить его ногами.
Звеняще взвыла пила в последний раз, и сосна тяжело обвалилась, рухнула со стоном, перегородив поляну и распластав беспомощно свои мохнатые лапы. Она лежала, как большой раненый зверь, насытив воздух свежим ароматом своей израненной древесной плоти.
Кошмар сделал головокружительный прыжок, когда сосна еще находилась в состоянии падения. Он буквально взвился к небу, нелепо перебирая в воздухе лапами, и плюхнулся на землю прямо в мягкий глубокий мох рядом с сияющим Федором.
Обратно на дачу вернулись лишь к полднику. Обессиленный переживаниями, Федор с трудом передвигал ноги, крепко прижимая к груди своего кота. В итоге Валька нес Федора, Федор — Кошмара, а я плелась сзади, мучительно соображая, как же так получилось, что Федор вывел нас на эту поляну.
Позже я спросила его об этом. Он сосредоточенно сморщил лоб, словно не понимая, о чем идет речь, и снисходительно пояснил: «В жизни, мамочка, еще и не такое бывает». Больше он не желал говорить на эту тему, мой взрослый шестилетний Федор, предоставляя нам с Валькой теряться в догадках и предположениях.
Трехцветная кошка на больничном дворе пружинисто вспрыгнула на колени к пожилому человеку в пижаме и уютно свернулась калачиком. Изможденное, бледное лицо больного заулыбалось, его большие руки бережно поглаживали пушистую шерсть. Мне показалось даже, что я слышу, как урчит и мурлычет разомлевшая кошка. Взгляды сидевших на скамейке больных смягчились, как-то даже просветлели.
Я подумала, как все меняется в изолированном больничном мире в психологии людей. Как ранее несущественное становится важным, а, казалось бы, такое главное превращается в сущий пустяк. Как расставляет свои смысловые акценты и корректирует по-своему этот больничный мир. И отшвырнувшему в сердцах пинком бездомную кошку суждено в этой, другой жизни с нежностью не сводить глаз с животного, несущего в себе удивительную энергию жизни.
С сожалением оторвав лоб от прохладного стекла, я вернулась в холл.
Опустилась в мягкое кресло и, утонув в его грузных объятиях, вдруг почувствовала, что очень хочу спать. Но я знала, что в той «заресничной стране» притаился и ждет моей оплошности звенящий красно-зеленый мяч. Я даже слышала, как тихонько подрагивает он своими упругими боками, как рассыпает почти беззвучно свой отвратительный скоморошечий смех. Чувствовала, как напряженно караулит он меня, чтобы заслонить собой весь мир, провались мое сознание в головокружительную бездну небытия.
Наверное, я задремала с открытыми глазами, потому что внезапно сильно вздрогнула, словно кто-то больно толкнул меня в грудь. И вдруг во всей очевидности снова
