начинаю верить, что могу контролировать их все… и что сделаю это.
Я протягиваю руки вперед. Недостаточно близко, чтобы достать пули, но я все равно тянусь, изо всех сил, и как бы забираю их в кулаки. Они жгутся, как если бы я пытался схватить десяток горящих углей, но я все равно упорствую, соглашаясь на волны жара, опаляющие мне пальцы. В каждую пулю упаковано невероятное количество энергии; я чувствую, как она готова вырваться наружу. Если я выпущу ее слишком быстро, все в пределах квадратной мили обратится в дым. А если не сделаю хоть что-то прямо сейчас, пули настигнут цель.
Просто думая об этом, желая этого, я проникаю внутрь пуль и рассекаю их огненные оболочки надвое, давая жару и красному свету выплеснуться наружу. Это как смотреть на солнце в упор – на пятнадцать солнц сразу; каждое – всего в нескольких метрах от глаз. Если не отвернуться сейчас же, я потеряю зрение. Совсем как он, вспоминаю я. Но если я отвернусь, если хоть на долю секунды потеряю фокус, все умрут. Краем глаза я вижу, как Роб и Като поспешно заслоняют глаза от вспышки. Все остальные, включая и мужиков в спецназовской броне, делают то же самое.
Мне конец.
Лодыжки и пальцы трещат от напряжения, перед глазами полыхают багровые зарницы. Начинают появляться слепые пятна. Я теряю сознание и ослабляю хватку. Сгусток огня, что летит в Надью, как снятое с паузы видео, снова набирает скорость. Я уже превратил большую часть металла в свет, но оставшееся вполне способно прошить в человеке дырку.
Я плюю на боль, возвращаю фокус, замедляю дыхание.
– Только… не… просри… все! – ору я себе и снова тянусь к пуле, которая сейчас уже в дюйме от черепа Надьи.
Собрав все, что во мне осталось, я рву руки назад, выпуская скрытую внутри последнюю унцию энергии, – и раскаленная сфера электромагнитного света вспухает во все небо.
* * *
Я лежу на спине, прилипнув хребтом к асфальту, мокрому от растаявших градин. Пытаюсь сесть и не могу.
На заднем плане надрываются сирены, люди вокруг кричат что-то медицинское. Хватаюсь за живот, чтобы понять, течет ли до сих пор кровь из ран. Еще как течет.
Я сделал это.
Спас всех, кого мог. Не меньше и не больше.
Грозовые тучи унесло прочь. Как и слепящий красный свет, затопивший всю атмосферу секунды назад. Я смотрю в усеянное звездами небо, зная, что еще пара минут, и мое зрение затуманится, потом пойдет пятнами, а потом сменится тьмой до конца моих дней.
Скоро я забуду почти все, что видел в Верхнем мире. Воспоминания сотрутся, и наступят пятнадцать лет глухого тумана. Я забуду, что каждый миг моей жизни так и плавает там, наверху, ожидая, когда его увидят и проживут заново. Забуду, что оно того стоило, и миллион причин почему – тоже.
Но сейчас, пока я еще помню…
…я улыбаюсь.
QED[13].
После-математика
Эпилог
Эссо. 16,5 года спустя
Судя по количеству машин с откидным верхом, высыпавших на улицы, первое солнечное летнее утро лондонцы отнюдь не приняли как должное.
Сзади высилась Пекхэмская библиотека. Мы с Риа стояли в устье переулка – того самого, – где он выходил на главную улицу.
Больше года прошло с той ночи, когда они с Оливией ворвались ко мне домой… и когда я наконец смог вернуться в Верхний мир. Если бы ее терапевт не выступила тогда на мою защиту, я бы сейчас жрал быстрорастворимую лапшу из электрочайника на нарах, а не гулял тут по солнышку. Доктор Анахера заявила, что весь случившийся с нами дикий стафф можно с легкостью объяснить в категориях психологии и науки (она всегда очень тщательно говорила «наука» вместо «физика», чтобы не «смущать» дальше бедняжку Риа). Оказывается, диссоциативная амнезия – ну, это когда травматичекое событие заставляет тебя забыть все, что с ним связано, – это широко распространенное расстройство, для описания которого совершенно не обязательно привлекать невидимые миры. Когда Риа показала ей ту запись с CCTV-камеры, она ответила, что пули пропадают с мест преступлений сплошь и рядом, а случайный скачок напряжения вполне способен пропустить через обычный уличный фонарь достаточно тока, чтобы стать причиной перманентного повреждения зрения у взрослого человека.
Даже Като, которому я говорил про мелькнувшие в Верхнем мире канторовские наушники и который в буквальном смысле рядом стоял, когда я покупал акции этой компании, – сомневался, что я вообще видел какое-то там будущее. Как, собственно, и все остальные.
Но мы-то с Риа знали.
– Как думаешь, ты бы что-то изменил, если бы мог? – просила она. – Ну, типа… если бы ты запоминал все, что видел, когда ходил наверх, и все такое.
– Знаешь, что самое дикое? – ответил я, думая про целых пятнадцать лет, которые провел в надежде снова попасть туда и что-то изменить – только для того, чтобы попасть и заставить случиться и так уже случившееся. – Я совсем не уверен, что стал бы это делать.
Я был так одержим идеей добраться до Верхнего мира и исправить прошлое, что совсем забыл, какие жесткие на самом деле законы физики… и что вселенная представляет собой тот самый неизменяемый кирпич из пространства-времени, о котором рассказывала Надья.
Но сколь бы неподатливы ни были прошлое и будущее, обе эти вечности уравновешиваются в одной точке, на одной волшебной оси – там, где мы сейчас все живем.
В настоящем.
Здесь и сейчас – единственное место, где мы в силах и вправе формировать свое будущее, переоткрывать и переделывать прошлое. Только в нем я могу ощущать жгучее прикосновение солнца… и объятия Риа – которые в эти дни стали на удивление крепкими: она меня несколько раз чуть не задушила. Формулы относительности рисуют одну и ту же сюжетную арку, в какую сторону ты их ни читай: вперед или назад. И кто сказал, что настоящее – это не точка, из которой время вытекает сразу в обе стороны? И в которой мы сразу и проживаем, и выбираем свою судьбу. Иногда невозможно двигаться вперед, не оглянувшись сначала назад. Но когда мы таки это делаем, самый первый шаг начинается здесь, в Сейчас.
Риа тоже благополучно шагнула. Сдав на аттестат по окончании средней школы, она экстерном, на год раньше, пошла на вступительные и сдала и их тоже – с сокрушительным успехом. Университетский колледж Лондона открыл ей ранний допуск к своей программе по физике, а кроме того, на нее, кажется, положила глаз их футбольная команда.
Мимо проехала машина с группой молодежи мужского пола, активно улюлюкавшей из окон.
– Эй! Симпотная чикса! – хрипло запрыгало по переулку, отражаясь от стен.
До меня даже не сразу дошло, что они обращаются к Риа. Мы прошли немного вперед, делая вид, что нас это
