ей мало удовольствия.
— Никто не должен узнать тебя, — повторяла Эльпис, как одержимая. — Я не знаю, что они могут сделать, а они могут всё…
Когда краска смылась, Ника действительно изменилась внешне. Теперь она была брюнеткой и почти не узнавала себя саму в зеркале. Всё это время, что они выступали под псевдонимом Эльпиники, Ника стремилась к внешнему подражанию своей возлюбленной, красила волосы, училась ходить и двигаться, как Эльпис, пела так же, как она, делала точно такой же макияж. Сегодня они делали всё наоборот, старались изменить Нику, чтобы никто не узнал её.
Она смотрела на них двоих в отражении зеркала. Только недавно Ника была почти неотличима от Эли, а сейчас на неё смотрела испуганная, измождённая девушка с чёрными короткими волосами. Глаза Ники были всё ещё красными от слёз, синяки под ними выдавали пуд страданий, который ей пришлось вкусить. Выглядела она ужасно, а чувствовала себя ещё хуже. Словно долгие годы она упорно стремилась к образу и подобию своего божества, а теперь за считанные часы скатилась обратно в уродливое зазеркалье. Смотреть на это существо было неприятно. Нике показалось, что она стала похожей на себя прошлую, какой она была до знакомства с Эльпис, когда жила с матерью в душной квартире Харибды и ненавидела её, себя и весь мир вокруг. Ужасное, страшное время, полное подавленной злости, ядовитого отчаянья и кажущейся безнадёжности. От воспоминаний Ника содрогнулась и отвернулась от зеркала. Рядом всё ещё стояла Эльпис, разглядывавшая Нику.
— Получается, — сказала та.
— Когда-то давно ты сказала то же самое. Когда превращала меня в себя. — Вспомнила Ника. — Конец магии.
— Ещё не конец. — Возразила Эли. — Нужно скрыть синяки под глазами. И накрасить тебя так, чтобы мать родная не узнала.
Упоминание матери укололо Нику тонкой железной спицей. Конечно, Эльпис ничего подобного не имела в виду, не хотела её обидеть. Мать давно отказалась меня признавать. Да и в живых её нет.
Эльпис накрасила её достаточно ярко и броско. Руки музы мелко дрожали, поэтому макияж получился не вполне ровный, но сейчас это было меньшей из их проблем. Собирать вещи Ника отказалась. Ни в чём она не ощущала необходимости больше.
Они покинули апартаменты «Орофуса» в одиннадцать вечера. Улицы Харибды были пустые и мрачные, с редких вывесок долетали неоновые лучи. Кажется, Эли пришла пешком. Или приехала на такси, Ника не знала, потому что машины снаружи не было. Они не говорили, шли быстро и постоянно оглядывались. Эльпис намеренно вела её дворами, постоянно петляя с одной улицы на другую.
— Мы идём на вокзал? — спросила Ника, вдруг осознав, что просто следует за Эльпис и понятия не имеет, в чём заключался её план.
— Что? Нет, — отмахнулась Эли.
— Я поеду не поездом?
— Ты не слышала, что случилось на востоке? — скривилась Эльпис.
— Нет.
— Не важно… Поезда больше не ходят туда.
— А что там случилось?
— Сама потом увидишь. — Эльпис явно не намеревалась посвящать Нику в подробности, и та прекратила вести допросы.
Они продолжали двигаться куда-то по хитросплетениям улиц. И вдруг Ника поняла, когда они вышли к реке Итака. Значит, Эльпис хотела отвезти её на фуникулёре. Как давно они не катались на нём! А ведь это было их любимое место в то время, когда они ещё жили в гостинице «Резиденция». Только там девушки могли скрываться от посторонних глаз, находясь вне дома. Держаться за руки, не боясь осуждения. Целоваться, не думая о риске.
Эльпис подвела её к фуникулёру и дождалась, когда подъедет кабинка. Ника вошла внутрь и обернулась, чтобы подать руку Эли, когда муза вдруг захлопнула дверь кабинки, стоя на платформе.
— Что ты делаешь? — Ника рванула к двери, из-за чего кабина зашаталась из стороны в сторону. Эльпис удержала дверь, не дав ей открыться.
— Дальше мне нельзя. Верь мне. Тебя проводят. И ты сбежишь. — В глазах девушки вновь зажглись слёзы. Кабинка медленно плыла по канату дальше. Ещё минута и она никогда больше не увидит…
— Эли, я… — Ника прижалась к стеклянной дверце. Что она могла ей сказать?
Лицо Эльпис, которое готово было разбиться вдребезги. Как подло она поступила с Никой, загнав её внутрь. Словно свинью на убой. Наверняка знала, что Ника не захочет прощаться. Не сможет её отпустить. Никогда. Ни за что.
— Ты должна бежать… без оглядки. — Заклинала её Эльпис, а кабина сделала неумолимый поворот. — Бери моё крыло, оно мне не нужно больше, а ты лети… и пусть тебя никто не догонит.
Кабина фуникулёра отъехала от платформы. Система заблокировала двери, отрезав девушек друг от друга. Это навсегда. Ника больше не сожмёт её ладони, не поцелует губы, не посмотрит в глаза и не почувствует запах белокурых волос. Всё закончилось.
Она прижалась к окну кабины и смотрела на постепенно удаляющуюся Эльпис, пока та не растаяла в сумерках ночи, превратившись в крошечную точку где-то далеко внизу. Потом Ника разглядывала белые льдины замёрзшей Итаки, через которые кое-где продиралась вода. Она рыдала, чувствовала, как растекается макияж, который с таким старанием наносила Эльпис. Ей казалось, что рухнуло всё вокруг и не осталось ничего, кроме этих льдин.
Фуникулёр довёз её до другой стороны реки. Когда Ника вышла на посыпанную свежим снегом платформу, её ожидал там всего один силуэт, тонкий, точёный, застывший неподвижно, как фарфоровая статуэтка. Ника остолбенела. Перед ней стояла Леда, менеджер компании «Оморфия» и правая рука самого Пигмалиона. Что она тут делала? Нет… этого не может…
Женщина с лицом хищной птицы сверилась с часами на запястье.
— Ты поздно. — Сказала она с резкостью ножа для колки льда. — Долго прощались?
До того, как Леда задала такой личный вопрос, Ника подумала было, что она оказалась здесь случайно, или, что Эльпис всё же предала её и привела на убой, отдав прямо в руки Пигмалиона. Даже в это поверить было проще, чем в Леду, помогающую ей сбежать.
— Вообще не попрощались… — Ника знала, что никогда не забудет настоящее предательство Эльпис, на которое девушка всё же шагнула, втолкнув её в кабину фуникулёра. Лишив последнего поцелуя, не подарив ей даже рукопожатия. Никогда больше я её не увижу. — Эта мысль ранила так глубоко, что почти лишала Нику дыхания.
Странно, но на железном лице Леды всё же читалось что-то человечное. Незнакомая раньше эмоция, едва уловимая, но Ника могла её прочесть даже под скудным светом ночного фонаря. Это было бы похоже на сострадание или сочувствие, но перед музой всё ещё стояла знакомая ей много лет Леда, а Ника была убеждена, что эта машина точно лишена
