он учится у вас. Очень плохо учится, хотя и способный парень. Помню, у меня еще вырвалось: «Но вы же готовите ученых! Если он хороший спортсмен, значит, его надо принять в университет?! И на экзаменах нужно пропустить, раз он хорошо бегает?!» Так вот, вечером двадцать восьмого раздается звонок. До этого с Дежё все было в порядке. Он ходил в университет, и студенты приходили к нам. Он был оживлен, давал советы, писал воззвания… Даже двадцать шестого, или когда там был самый большой бой, он пошел на улицу Корвин и разговаривал со своими учениками. Некоторых даже уговорил уйти… Его чуть не убили… Словом, он боролся, сражался как мог. Был он и в ЦК партии. Просил дать оружие… Его отослали домой. Это его немного надломило. Потом его снова подбодрила эта ваша преподавательница, маленькая такая, беленькая, Шари, кажется… Она была у нас. Они много говорили о листовках. Все утро работали. Но вот вечером двадцать восьмого к нам позвонили. Открываю дверь. Вижу, стоят трое вооруженных молодых людей.
«Нам нужно товарища Борбаша», — сказал их предводитель, высокий улыбающийся молодой человек.
«Как сообщить о вас?» — спрашиваю.
«Скажите, что пришел Пюнкэшди, председатель революционного комитета», — ответил он.
Они уже стояли в прихожей. Я чувствовала себя очень неловко. Они рассматривали меня, словно купцы на ярмарке лошадей. Кровь ударила мне в лицо…
Я вошла и сказала Дежё. Парни вошли следом за мной. Дежё не успел и слова вымолвить, как они уже стояли рядом с ним.
«Выйди», — сказал мне Дежё.
«Нет, — возразил Пюнкэшди, — мадам останется здесь!»
Голос у него звучал решительно, издевательски. Я видела, как Дежё прищурил глаза. Я знаю, он щурит так глаза, когда разгневан.
Я хотела выйти, но один из вооруженных стал в дверях. Тут только я заметила, что он пьян. Он тупо смотрел на меня. Я взглянула на остальных — они нетвердо держались на ногах. От Дежё тоже не ускользнуло это, и он взглядом удержал меня.
«Что вам угодно?» — спросил он у парней.
«Вы, может быть, разрешите нам сесть? Господин профессор, вы не очень вежливы!» — захохотал Пюнкэшди.
Дежё указал им на стулья. Все трое сели. Один подтащил стул к двери и уселся там. Я чувствовала на себе нахальные взгляды обоих вооруженных приятелей Пюнкэшди. Вы знаете этот вызывающий, наглый взгляд мужчин, цель которых — обладание женщиной. И вот эти двое аристократического пошиба парней смотрели именно так.
«Лопаи, — сказал Пюнкэшди одному из них, — выдерни вилку телефона. Терпеть не могу, когда мне мешают».
Парень, на вид лет восемнадцати, рванул провод.
«Что вам угодно?» — повторил вопрос Дежё.
«Спокойно, господин профессор, спокойно, — сказал Пюнкэшди, — сейчас спрашиваем мы! А вам придется отвечать… Представьте себе, что вы стоите перед революционным трибуналом молодежи… или что-нибудь в этом духе».
«Убирайтесь! — крикнул Дежё. — Убирайтесь, вы… вы… — он задыхался от гнева, — подлые…»
«Милейший профессор, не нервничайте и думайте о том, что вы говорите! Я бы не советовал вам оскорблять молодых борцов, проливающих свою кровь…»
«Подлые бандиты!» — крикнул Дежё. В голосе его клокотало презрение.
И тогда этот тип, Пюнкэшди, вскочил с места и ударил Дежё. Тот упал. Удар был очень силен. Я бросилась на Пюнкэшди, но тот, кого звали Лопаи, схватил меня и стал выкручивать руки. Дежё поднялся с пола. На лице его багровел синяк от удара Пюнкэшди.
«Я предупреждал — не смейте оскорблять! — угрожающе произнес Пюнкэшди. — Лопаи, отпусти мадам!»
Тот отпустил меня. Я стояла, не зная, что делать…
«Что же касается подлости, о которой вы упомянули, дорогой профессор, то мы научились ей у вас… По крайней мере я. Потому что мои друзья не имели чести слушать ваши возвышенные марксистские лекции о коммунистической морали и прочем… Они не учились в университете. Им по классовым соображениям не было позволено продолжать образование. Мои друзья — представители чуждых классов… А в период обострения классовой борьбы выходцев из бывшего господствующего класса не следует допускать в университет… Я хорошо усвоил материал?» — спросил он, кивнув в сторону своих приятелей.
Дежё не отвечал. Он стоял безоружный перед этими парнями с автоматами… Видимо, они не хотели убивать Дежё. Их целью было унизить его, судя по поведению Пюнкэшди и его друзей, типичных стиляг. Вы знаете этих типов с улицы Ваци. Коротко остриженные волосы, итальянского покроя рубашки, вельветовые брюки, короткие, едва до колен, плащи, черные береты и испитые, усталые лица с черными кругами под глазами…
Мы ждали, что будет дальше.
«Милейший профессор, — продолжал Пюнкэшди, — нам нужно от вас заявление. Короткое заявление. Собственноручно написанное… Что в нем должно говориться? Ну хотя бы вот что: «Я приветствую борьбу университетской молодежи и признаю, что мы много лет подло обманывали народ. Мы воспитывали молодежь для безнравственной серой жизни, строили систему, основанную на доносах», и так далее… А в конце припишите, что вы присоединяетесь к шестнадцати пунктам требований молодежи, а ваш протест двадцать третьего был сделан по принуждению… Вот и все, как видите, сущая безделица. Я надеюсь, что не может быть никаких, абсолютно никаких возражений. И пока вы будете писать его, мы, может быть, перекусим чего-нибудь, а уважаемая мадемуазель Клари угостит нас водочкой. Ну как, господин профессор, идет? Будьте добры, уважаемая госпожа, пройдите с моим другом Лопаи и приготовьте что-нибудь повкуснее. Не бойтесь его — он хорошо воспитан. Его отец был тайным советником…»
Пюнкэшди выпалил все это залпом. Мы не двинулись с места. Я видела, что Дежё кипит от гнева, но держит себя в руках. Тут заговорил Лопаи:
«Ну, пошли, дорогая мадам!» — и он схватил меня за руку.
На мне был только домашний халат, под ним — ничего. Мы как раз собирались спать Я вырвалась, халат распахнулся, и обнажилась грудь…
«Не дурная штучка, — смеясь, сказал Пюнкэшди. — Мадам, у вас грудь красивей, чем у Джины Лолобриджиды… Не так ли?» — Он иронически подмигнул Дежё.
Все остальное произошло в какое-то мгновение. Я только успела увидеть, как Дежё весь напрягся. И в ту же секунду он ударил молодого спортсмена по лицу. Я закрыла глаза. Лопаи крепко держал меня.
«Ты дрянь, подлый, безнравственный мерзавец!» — услышала я сдавленный голос Дежё. Потом раздался хрип, звуки ударов и упавшего на пол тела. Рассвирепевший Пюнкэшди поднял Дежё, как пушинку, и швырнул на тахту. Дежё потерял сознание, но лишь на несколько минут. Глаза Пюнкэшди налились бровью. Багровый от злобы, он грязно выругался. Когда Дежё пришел в себя, Пюнкэшди снова набросился на него.
«Пишите, что я сказал вам!» — вопил он.
Дежё встал на ноги и
