из сотен. Но я с удовольствием каждый раз берусь за эту задачу, ведь это создание культурной ценности.
– Это культурная ценность высшего разряда! – восторженно воскликнул я. – Только подумайте, господин асессор, какие возможности открываются перед вами! Отправляйтесь во все немецкие университеты в этом году, возьмите кривую у каждого студента каждого корпуса. Затем вычислите среднюю кривую студенческого общества Кёзена за 1903 год. И если вы будете делать это ежегодно, я убежден, что вы заметите чрезвычайно важные колебания по средним кривым для каждого года.
– Блестящая идея! – воскликнул асессор. – Я займусь этим!
– А затем сделайте то же самое во всех немецких судах. Немецкая судебная кривая за 1904 год! За 1905 год! Бетховен сквозь года! Вы сможете определить, какое влияние оказывает растущее духовное проникновение Гражданского кодекса на отношение юристов к его симфониям.
– Вы действительно думаете, что это влияет? – спросил он.
– Несомненно! – воскликнул я с искренним убеждением. Я поймал волну, прекрасная идея асессора увлекла меня. – Вы не должны останавливаться на достигнутом! Вам нужно проводить опросы! Откройте свою контору, высчитывайте на заказ среднюю кривую союза металлургов, баварской фермерской ассоциации, служащих берлинского трамвайного парка. О, вы найдете отклик, заслужите великую благодарность и постоянную поддержку по всем! Подайте петицию в Рейхстаг, в Бундесрат. При следующей переписи населения вы должны включить графу: «Какова ваша кривая для симфоний Бетховена?» Вообразите-ка, средняя кривая для всей Германской империи!
Глаза асессора засияли.
Я всплеснул руками и продолжил:
– Но этим перспективы не исчерпываются, мой друг! Вы напишете исследование, и его переведут на все языки мира. Ваша идея приживется не только в Германии, ее подхватят все государства, графа с кривыми будет включена в переписи всего мирового населения! Таким образом, вы получите среднюю кривую на английском, французском, русском, китайском языках – да, со временем мировую среднюю кривую! И только представьте, какие замечательные уникальные кривые вы сможете вычислить из этого великолепного статистического материала. Например, кривая всех аборигенов Новой Гвинеи старше восьмидесяти лет! Специальная кривая нью-йоркских трубочистов! Насколько интересной была бы такая тема: «Чем объясняется странное сходство кривой у среднестатистической венесуэльской акушерки и офицера прусской гвардии?» Или: «Чем объяснить, что средняя кривая российского чиновничества и кривая заключенных государственных тюрем Синг-Синг в Нью-Йорке, Ла-Рокет в Париже и следственного изолятора Моабит в Берлине демонстрируют одинаковую склонность к Симфонии ре минор?» Это готовые докторские диссертации, дорогой господин асессор, докторские – не ниже!
Господин асессор растроганно сжал мою руку, две крупные слезы покатились по красным щекам и заструились по красиво закрученным усам.
– Благодарю вас, – всхлипнул он, – очень благодарю! Вы понимаете мои стремления. Впереди меня ждет золотое будущее: земля принадлежит мне, мне и моей кривой!
– Только земля? – воскликнул я. – Вы не верите в рай, вы, королевский прусский асессор? Я же говорю вам, что рай существует, и вы войдете в него; как идея вашей кривой завоюет землю, так же она покорит и небо! Вы сможете зарисовать кривые Шекспира, Гёте и Бисмарка на небесах; Данте, Наполеон, Сервантес, старик Фриц[61] и божественный Аретин[62] начертают вам их! Вы вычислите среднюю кривую тридцати одной египетской династии и всех рабочих на строительстве Вавилонской башни! Средняя кривая Гогенштауфенов[63], Стюартов[64], Бармекидов[65]! Ах, и, конечно, средняя кривая всего Воинства Небесного, которая, несомненно, послужит эталоном. Да ведь сам Млечный Путь, если подумать, всего лишь кривая, а вас сделают на небесах главным по кривым! Идите, милостивый государь, идите, вы великий человек, а я ненавижу всех великих людей, которым вынужден завидовать!
Господин асессор встал, вытер слезы с глаз. Он молча пожал мне руку и вышел.
Я чуть повернул голову и покосился на турчанку. Ах да, и она сегодня изображала кривую: изгибалась, как ожившая картинка. Она начала с девятой симфонии «Ода радости», затем перешла к «Героической», мужественно преодолела робость сотрудницы Красного Креста и смело приручила хорошенького юного художника. Теперь он растянулся на ковре и крепко спал, положив голову ей на колени. Длинные тонкие руки турчанки снова и снова скользили по его белокурым кудрям, пока она тихонько мурлыкала… Шестая симфония: «Пастораль».
Приключение в Гамбурге
Я очень недоволен Гамбургом. Гамбург меня разочаровал, Гамбург в упадке.
Гамбург вообще перестал быть Гамбургом.
Я страшно сержусь на Гамбург, и тому есть причина. Там случилось нечто ужасное.
Каждый, кто знаком со мной, знает, что я страстный коллекционер карандашей. Если я хочу что-нибудь написать, я прошу соседа дать мне его карандашик. Но я никогда их не возвращаю – я карандашный клептоман. Я собираю и остро заточенные карандаши, но предпочитаю тупые, потому что у остро заточенных сначала нужно отломить кончик. Я бросаю все свои карандаши в старый мешок и беру его с собой, когда еду в Гамбург.
С мешком на плече я иду по Юнгфернштиг[66] к Альстерскому павильону. Там у входа есть небольшая машинка для заточки карандашей. Восхитительная маленькая машинка, в которую можно засовывать карандаши. Их в ней надо прокрутить, чтобы мелкая древесная пыль полетела во все стороны, и они становятся острее швейной иглы! Клянусь, на этой штуке я мог бы точить свои карандаши дни напролет.
А теперь представьте мой ужас: той точилки там больше нет!
Я бросил мешок со старыми незаточенными карандашами в угол, вошел в павильон и позвал официанта; он сказал мне, что три дня назад прелестную маленькую машинку украли вместе с мраморной плитой, к которой она была прикручена.
Я побледнел и опустился на стул. Официант был филантропом, он пожалел меня и сказал, что в отеле «Кемпински» на другой стороне Юнгфернштига есть маленькая точилка для карандашей. Так что я поехал в «Кемпински».
Но тамошняя точилка для карандашей – просто чудовище! Не проворачивается, не крутится, не точит… Как пить дать англичанами сделана!
Когда я уже собирался снова закинуть свой старый мешок за спину и удалиться со слезами на глазах, вошел сам господин Кемпински и тотчас узнал меня. И, так как он тоже был филантропом, он попытался утешить меня бутылкой токайского вина 1864 года и изысканным завтраком. Затем он подал мне свою гостевую книгу. Я написал ему: «Уважаемый господин Кемпински! Вы, безусловно, прекрасный человек, обладаете благородной душой и являетесь достойным отцом семейства. Но у вас очень плохая точилка для карандашей, которая не точит – скорее всего, английского производства. Всего вам наилучшего!» Когда господин Кемпински увидел, как на бумагу упала моя слеза, он послал за еще одной бутылкой токайского 1864 года
