не столь отдаленные, лишь бы не находиться возле бешеных чухонцев.
Объявился живой и здоровый Куусинен — он написал из Швеции целое воззвание в ЦК всех партий в защиту своего друга и товарища Антикайнена. Также Отто переслал депешу Эйно Рахья: «Рахья, сука, давай с глазу на глаз разберемся!» Эйно никак не ответил, он затаил глубокую, как синее море, обиду. Да и глаз у него лишних не было.
Следствие главным обвиняемым назначило пару Элоранта. Надо было кого-то назначить, почему бы не их? Впрочем, это все было логично. А нелогично было остальное.
Войтто Элоранта, как член ЦК КПФ был представлен, как агент финской разведки. Хотя он сам в нападении на партконференцию и не участвовал, однако именно у него на квартире собиралась «револьверная оппозиция». Друг семьи Пюлканен подтвердил, что Войтто сам составил письмо-петицию, а Пааси и Хаглунд всего лишь под ним поставили свои подписи. Этим он опровергал, по-дружески, заявление Элоранта, что Войтто в тот момент вообще находился в другой комнате и ничего не писал.
— Стиль-то письма твой, контрик ты недобитый! — говорила следователь Сара Эфроновна и, сняв туфельку, норовила стукнуть каблучком обвиняемому в промежность (Солженицын достаточно подробно описал эту Сару).
— Ничего не помню, блин косой! — плакал Войтто, но ему не верил почти никто.
Только товарищ ученый Тынис верил. Он был убежден, никто из «револьверной оппозиции» толком ничего сказать в ЧК не сможет. Стрелять — стреляли, убивать — убивали, но как-то беззлобно. Словно бы в понарошку.
Для них это действительно было не вполне серьезно. Уж он-то, получивший вмятину во лбу на станции Буй, это знал точно. Уж он-то знал! Спасибо за содействие усовершенствованной «шайтан-машине». И Бокию спасибо, и Бехтереву.
Два года длилось следствие, а потом всех убийц из «револьверной оппозиции» осудили через суд, как иногда это практиковалось. Впрочем, суд-то был всегда — только время суда разное: до расстрела, либо «задним числом» уже после такового.
Акку Пааси осудили раньше всех ввиду его чистосердечного признания. Наказание было суровым: на фронт искупать вину.
Изловили подлеца Туоминена, раскололи его на мотив причастности к «белому движению» в качестве связного, но потом отпустили обратно в связи с «недоказуемостью». Тот, конечно, сделался после этого в авторитете, даже отправился на нелегальную работу, наезжая иногда в Питер развеяться. Лишь в 1939 году он окончательно порвал с партией, перебравшись в Швецию и там сдал все явки-пароли-имена соответствующим разведывательным службам, которые, конечно, могли заплатить за это деньги.
Прочих стрелков вообще помиловали, потому что они «защищали пролетарскую революцию», ссылаясь на их «молодость, горячность и чистоту помыслов». «Скольких убил в клубе? Одного? Свободен!» «Двух? Погорячился. Свободен».
А самое главное наказание понесли Войтто и Элвира. Их, побитых и голодных, приговорили к смертной казни через расстрел. В политических, так сказать, целях. Мальчишка-сын один болтался по улице возле «Крестов», пока его не подобрал готовившийся отбывать наказание Акку Пааси.
Как и любые политики, супруги Элоранта были негодяи. Однако их было почему-то жалко. В самом деле, становится не по себе, когда система легко и непринужденно убирает свои винтики просто потому, что так надо. Винтики настолько тупы, что этого не понимают? Или дело тут в «шайтан-машине» Глеба Бокия? Или вообще дело не в этом — дело, вообще, ни в чем.
В то время в двадцатых годах еще имелась некая мифическая возможность смягчить приговор. Войтто и его жене наказание, в конце концов, взяли и смягчили. Расстрел заменили на пять лет заключения в Бурятии. Вмешался Отто Куусинен. Может быть, в пику Эйно Рахья.
Жертвы «револьверной оппозиции», похороненные на Марсовом поле, скорехоньким образом были преданы забвению. Уже через три года новые петроградцы в задумчивости чесали свои репы над выбитыми на могильном камне некрологе: «Жертвы белофиннов». И фамилии — одна краше другой: Хюрскюмурто, Йокинен, Кеттунен, Линквист, Рахья, Сайнио, Саволайнен, Виитасаари. А через девяносто лет никто из новых петербуржцев и прочитать, даже по слогам, не сможет, что же такое написано на этом камешке?
Ну, да ладно, русская история — свята по определению, какие в ней могут быть чухонцы?
Задержание Тойво в одно время и по одним мотивам, вероятно, что и арест семьи Элоранто, было более, чем странным. Можно допустить, что ученый Тынис настучал, но такое допущение будет очень сильно притянуто за все органы, в том числе и внутренние. Антикайнена взяли — и о нем тут же забыли.
Конечно, бывают ошибки, а в пенитенциарной практике только ошибки и бывают, но всем им должна быть своя цена. Тойво в политике не участвовал, с товарищами по учебе не ссорился, с прочими товарищами вообще не общался, реальными деньгами обременен не был, о тех богатствах, что в Кимасозере, знал только Пааво Нурми, да он. Тогда почему его замели?
Отвлекаться на то, по чьему наущению это было проделано, не стоило: и Бокий тут мог слово замолвить, и Эйно Рахья, и даже сам великий вождь Вова Ленин. На самом деле это вовсе неважно.
Стоя перед КПП к своим казармам, красный командир Тойво Антикайнен подставлял лицо холодному осеннему ветру, разбрызгивающему по воздуху холодные капли дождя, и сжимал в кармане кусок плотной бумаги. Он в России был вне системы, он был вне влияния системы в Финляндии, он был сам по себе. Теперь все это в прошлом.
В кармане лежало то, что могло повлиять на всю его судьбу. Благодаря этой бумажке в скором времени ему предстояло сделаться гражданином Российской Советской Федерации, потому что надпись в свидетельстве об освобождении, полученном им по выходу из тюрьмы, гласила: «Подлежит обмену на паспорт Российской Федерации установленного образца».
Демон-Самозванец не мог допустить, чтобы Человек, даже формально, мог ему, окаянному, не принадлежать. Пусть частично, пусть исподволь. Любое проявление свободы — это вызов Самозванцу, потому что только Господь сделал человека независимым от материи, но зависимым от Совести. Еще неясно с чем проще жить на этой Земле.
Тойво пытался представить себе улыбающееся лицо Лотты, полные карманы денег, теплое солнце, ласковое море, но дождь делал образы размытыми, картины неясными, а будущее неопределенным. Что делать, как дальше жить-то?
Если колебания одолели, сомнения — преобладают, депрессия — давит, Ленин — в октябре, то нужно просто сделать шаг вперед. Необходимо сделать шаг вперед — это начало нового пути, это дорога к новой жизни. Настоятельно отважиться на шаг вперед, пусть впереди разлилась лужа от дождя — тогда за спиной останется прошлая жизнь, со всеми сомнениями, колебаниями, депрессиями и Лениным. Расправить плечи,
