— Британия управляется королевой.
— Только на словах. На деле она — король. Но не уклоняйся. Загляни в учебники истории. Не знаю, как там у вас, итальянцев, а в Англии мятежи случались при слабых королях, и никогда при сильных. Аксиома человеческой психологии. Я бы еще прибавил, — сказал Гарри, роняя сигару на землю и нагибаясь. — Мне кажется, ты немного аскет, и этого я не могу постичь.
Мужчина должен смазывать себя против трений жизни, особенно брака. Ты иссушил себя до шершавости. Ты обдираем бытием. Джо, где твое наслаждение? Или же ты умерщвляешь плоть? Честно, к чему страдать? Тебя не влекут в долговую тюрьму. Ты не хоронишь своих детей. Хорошо питаешься. Роуэн на тебя не наглядится.
Секрет в том, как отстраниться, не впускать в себя досаду. Бесенятами пусть займется гувернантка. У тебя еще служит эта ирландская великанша? Отлично, вели ей привести дочь к тебе на проверку разок-другой, а потом еще раз, когда той стукнет шестнадцать, чтобы посмотреть, какой она стала. Какой стала. Ибо ты не можешь попусту тратить время, пытаясь за ней присматривать.
Это, сэр, не ваша забота. Ты платишь лавочникам и удостоверяешься, что у гувернантки есть голова на плечах.
Применяй к ребенку розги или ремень, это исключительно дело вкуса. Поощряй добродетель, гони в церковь, пусть пару воскресений попоет псалмы. Бог мой, воскресенья. Я страшусь их до чертиков. Китайская пытка. Попросту отдай распоряжения, потом завернись в штору и старайся не попадаться ребенку на глаза, пока он не вырастет и не свалит из дому. Если они противятся твоим приказам, поимей здравый смысл сего не замечать. И это все. Само собой, у тебя ведь не сын, так? Они по временам бывают забавны. Впрочем, этот последний парень… у нас яблоку негде упасть, и я иногда слышу, как он визжит посреди ночи. Ему повезет, если он останется в живых после года в обществе братьев.
— Она меня дичится, — тихо признался Джозеф.
— А, вот оно что. Как часто ты заглядываешь к нашим нежным подругам?
— Я с ними не вожусь и тебе не советую.
— Экий ты, однако, замшелый формалист! То есть ты говоришь, что твоя жена отказывается участвовать ввиду обоснованных взаимообговоренных предположений… да, я знаю, ее здоровье, и тем скорее тебе надо прекратить играть Папу Римского. Ты еле тащишься и мрачен как смерть, между тем в нашем королевстве имеется трепещущий сад, назначенный для сохранения твоей уравновешенности.
— Несовместная с достоинством животная погоня за весьма призрачным удовольствием.
— Тебе ведомы иные? Что, твоя жизнь полнится затяжными удовольствиями в такой степени, что ты попрекаешь ближнего своего призрачным?
Некогда, только вернувшись из Армии, Джозеф получал удовольствие, когда его самого называли многообещающим, а его труд — качественным. Он был на седьмом небе, устроившись на службу, столь сопряженную с медициной и существенную для нее, применяя на ней ad hoc[21]подготовку, полученную за границей. Сознание того, что медицинская карьера прервалась, подтачивало Джозефа все проведенные на чужбине годы, но он усилием воли справлялся с подавленностью, и ему приятно было внимать похвалам: если его ручной труд останется столь же исключительным (для человека неподготовленного), придет день, когда Джозеф сможет сделаться начальником.
Но этот день настал, надежды Джозефа исполнились. Его положение перестало быть шатким.
Студенты-медики, все моложе с каждым годом, оставались на день, неделю или месяц и формально работали под руководством Джозефа, выказывая ему формальное уважение. Гарри являл собой, вероятно, последний пример студента, полагавшего Джозефа скорее старшим коллегой, нежели старым слугой, что содержит в чистоте приборы, приглядывает за тем, как мешаются и применяются составы, как делаются надрезы, оформляет записи, хранит ключи от здания. Джозеф читал мысли о себе на лицах иных юных студентов. Он знал, что некоторые держали его за дурачка. Нахождение в лаборатории доставляло мало удовольствия.
Он стоял на свежем воздухе в лабораторском дворике, когда появилась Констанс, словно бы он затерялся в убедительном забытье; однако видение заговорило. Он не видел ее столь счастливой уже очень давно и потому воспрял духом. Она заговорила о подарке для него, о гордости за него, о желании помочь ему продвинуться в работе, и он, глупец из глупцов, позволил ей проследовать внутрь.
Некогда, в самом начале, она питала интерес к его работе, расспрашивала о ней. Он был тогда моложе и, видимо, бахвалился иногда собственной исследовательской значимостью. Видимо, он боялся отклика женщины на откровенное описание процесса, в коем добываются знания, и, вероятно, осторожно выбирал слова. Он описывал процедуры в выражениях весьма отстраненных, дабы защитить Констанс, дабы помочь ей осознать ценность, не сбивая с толку ценой, что могла сокрушить комплекс женских эмоций. Видимо, припоминал Джозеф, он говорил лишь о результатах. Она им гордилась.
Годы назад, однажды в сумерках, его очаровали ее вопросы.
— Вы можете положить предел всем болезням? — спросила она, когда они прогуливались по роще в Хэмпстеде, за несколько минут до того, как он просил ее руки.
— Можем. Очень даже можем.
— И что же тогда с нами станется? Мы все будем жить вечно? И не заменятся ли побежденные вами хвори новыми?
Он посмеялся над ее фантастической идеей. Его очаровали женский страх перед беспредельным нездоровьем и абсурдный женский вывод о том, что место побежденных инфекций займут инфекции новоявленные.
Почему-то он никогда не думал о том, что настанет такой день, как сегодня. Он проявил близорукость, причем осознанную: ни подготовил Констанс, ни наложил запрета внятнее. Она вошла в лабораторию, твердя о том, как она им гордится. Затем он наблюдал, как недопонимание исказило ее лицо с неудивительной, но огорчительной скоростью. Она не перевела дух, дабы выспросить его, что все это значит, и сразу принялась его обвинять. До сего момента она понятия не имела о том, как выглядит его работа. Ныне, позабыв его объяснения, она трактовала все ею увиденное сообразно со своими женскими понятиями. Ее трясло. Она преисполнилась ледяной ненависти.
— Это на благо человечества, — сказал он, пытаясь вернуть ее к тому, что она знала и чему он ее научил; слабость в собственном голосе была ему отвратительна.
Зачем она приходила? Промямленные обещания сделать Джозефу подарок были всего лишь отговоркой, дабы увидеть то, что она желала видеть, желала ныне поставить ему в вину. Она не позволила ему коснуться ее либо поторопить ее уйти.
— Вообрази себе, что Ангелика заболела и можно извлечь лекарство… — начал он. Она перебила его с ужасным хладнокровием:
— Не произноси ее имени в этом месте.
— Не суди прямолинейно. Ты должна представить себе обширную паутину знаний, кои только предстоит добыть. Мы медленно заполняем пробелы.
