ночью, обходящие богатые кварталы, и это, не считая постоянно дежурящей «смены» на воротах. Но у нас имелся тот, кто мог мне в этом помочь…
— Здрав буде, Данила! Как нога?
— Тянет княже, но ужо не так как вчера, малость послабже.
— Отлично! Шесть седмиц лежать, не менее. Токмо потом будешь на ноги становиться. Отцу уже обсказал, чтобы творогом да молоком тебя кормили. То треба чтобы кость добро срослась. Вона, смотри какой сидел, — передал ему в руку обломок, — зазубренный.
— Ужо угостили ляхи, вовек не забуду!
— Грязь тама у тебя была, оттого и гнило всё, а как кость надломилась, тако и совсем худо стало. Потому и поставил пластину бронзовую на кость. Но знай, ежели заживёт добре осенью снимать ту пластину буду и сызнова придётся ногу разрезать.
— Неужто нельзя по-другому?
— Како по-другому то? Ты сколько с железкой в ноге ходил? По нраву сие было? Не бойся, Данила, во второй раз легче будет, да и сызнова зелье колоть буду, дабы от боли не помер.
— Век тебе должен буду, Мстислав Сергеевич! Отец всё сказывал. И про тебя, и про зелье то заморское, и про болты из злата. Отслужу.
— Пустое! Отец твой добро сделал, а я ему тем же ответил. Все под одним солнцем ходим. Ты токмо боле дурман травы от Лукерьи не пей. Дурным станешь, а после умрёшь поганой смертью. Внял?
Данила не на шутку испугавшись засеменил головой.
— Но ежели хочешь службу сослужить, есть к тебе дело.
— Всё сделаю, токмо на ноги встану…
— Ноги твои в сим деле не треба. Боярин Олег Брониславович побратима моего в порубе держит. Затеял я освободить того. Ты же в городскому полку служил. Верно то?
— Тако и есть, княже.
— Выходит, службу крепко знаешь, и воев. Что про них обскажешь?
— Княже, ты прямо сказывай, что от меня потребно?
— А ты подумай.
— Усадьбу боярскую на копьё хочешь взять?!
— А если и так?
— Об сим лучше с дядьками глаголить. Твоего отца они крепко уважали. Но ныне молодых гридней в полку много. Разумею не пойдут на такое. Разве что Тихоня, дружок мой с измальства. Мы с ним кровью повязаны. Спас в прошлые лета от смерти лютой, в деле при Карачеве. На себе волок многое дни. Побратались с ними, ужо он то не подведёт, — Данила немного задумался. — Токмо он в долговой яме сидит.
— Добрый вой то?
— Не обижайся, княже, токмо Тихоня покрепче тебя буде, а мечом не хуже моего владеет.
— А много должен то?
— Три гривны черниговские.
— Отчего в яму то попал?
— Не ведаю то. Бают не ужился с городским воеводой, ибо тот на его сестру младую глаз положил.
— Не ужился говоришь? Не беда. Подумаю, может и выкупим дружка твого.
— Постой, как ж я сразу не припомнил, есм у нас в полку Никита десятник!
— И?
— Тако он при твоём дядьке стрельником бегал, говаривал лично княжича поучал. Разумею аки пёс тебе предан.
— Точно?
— Не сумневайся. Его то при новом князе в городовой полк из дружины выперли, а то большой урон чести! Зуб у него на князя Дмитрия, да и старых воев он куда лучше моего ведает.
* * *
На следующее утро заявился мужичок лет тридцати пяти. Сбит крепко, лицо приятное, с чернявыми вихрами и улыбкой Юрия Гагарина. И на меня вылупился. Вот и весь сказ, узнал меня десятник, сходу! Не открутишься никак. Пришлось рассказывать, что, к чему, но в правильной обработке. По словам Никиты, я до двенадцати годков в Новосиле жил, а после бабка с сестрой забрала. Так что не ошибся Блуд. Успокоил меня, что мол не многие узнают, ибо возмужал я сильно. Никита только услышав про дядьку не только согласился помочь, но и без колебаний выдал все служебные секреты. В тот же день и провёл меня в город, где я своими глазам глянул усадьбу Олега. И сразу понял, что в плане нужно подкорректировать.
На обратном пути заглянули в местную «тюрьму». Конечно, тюрьмой это сооружение назвать можно, но с большим натягом. Сруб два-на два метра, закопанный в землю, да дырка в земляном полу, а в ней мужик на цепи. У ямы то и охраны не было никакой.
— Никита, а пошто на нём цепи то?
— Дык сбегал дважды.
— Не взмёрз тута? — крикнул я в яму.
Цепи пошевелились, из ямы пахнуло, а пленник поднял лицо к верху.
— А ты кто таков будешь?
— Ишь, гордый какой. Будто не он, а я тута на цепи сижу! Держи! — я кинул пленнику ковригу.
Тот схватил её, но не набросился жадно, а стал степенно отламывать кусочки.
— Пошто воеводу то обидел? — спрашиваю пленника, — уж очень занятную историю про то проведали.
— Пёс, то а не воевода! — злобно ощерился пленник.
— Ты язык-то попридержи, а то до самого лета тута поселишься, — бросил ему Никита.
— Не больно то он на Тихоню похож.
— Как-то не похож? Я енто! — донёсся голос из ямы.
Я подошёл поближе, присел на карачки:
— Ты вот что, болезный, пойдёшь ко мне под руку?
— Как так болезный, что за слово чудно? Крепок ещё покуда, а в холопы не пойду. Мне и тута неплохо.
— Ну как знаешь, тако Даниле и обскажу.
— Стой! Откель Данилу знаешь?
— Да ужо знаю. И про него, и про тебя, и про сестренку, что по твоей дури охолопили. Свезло тебе Тихоня, явился к тебе кудесник, что судьбу твою горемычную развернуть сможет.
— Не знаю, кто ты таков, но ежели сестру выкупишь… Служить буду крепко, живота своего не щадя, и в том тебе даю слово!
— А что, Никита, можно ли слову воя сего верить али нет?
— Может Данила за него слово молвил, да токмо верить али нет сам решай. Разумею, ежели клятву на крови взять, никуды он не денется.
— Добро…
Пять рублей, что я отдал за Тихоню и его сестру парень окупил сразу же, ибо принёс великую пользу. Он не только Новосиль как свои пять пальцев знал, но и прознав суть дела подсказал великолепную потраву для собак. Для задуманного всё было готово, а вот ещё одного крепкого, да нетрусливого мужика, вроде Горына, ой как не хватало. Ибо ни Добрына, ни его сыновей я привлекать не хотел.
Усадьба боярина Олега со всех сторон на виду, чисто форд Нокс на минималках. Лицом тын выходит на улицу, а сзади идёт параллельно городской стене постепенно вытягиваясь в «аппендикс», куда, использовав ограду как опору навеса, закладывали дрова. Напрашивался вариант «десантирования со
