Колебание Исленьева между Грузией и Кавказом дало мне повод усомниться. Мне не хотелось бы на Кавказе быть, чтобы не попасться в омут несогласий и распрей, разделяющих там начальство на партии; не хотелось поступить на место, в котором от меня бы всего ожидали, и где бы я имел руки связанными. Но я видел, что Исленьев не тот был человек, коему бы все сие можно было объяснить.
– Если я буду на службе, – отвечал я, – то лично объясню государю мнение мое на счет сношений, в коих там начальство находится.
– Барон Розен там начальствовал, – сказал Исленьев, – и дурно кончил.
– Барон Розен, – отвечал я, – был почтенный человек, который знал край и хорошо им правил;
дай Бог всякому другому на его месте также управиться.
– Не правда ли, – сказал Исленьев, – какой был почтенный человек барон Розен? Я его тридцать лет как знаю; его несчастье, что государь приехал в Грузию в его командование; случись это в командование Паскевича или Ермолова, то же самое б было. У меня дядя служил на линии при Екатерине; он говорил, что войска в том краю всегда занимались постройками и работами, отвлекающими их от строевой службы, что это неизбежно в том краю; а помните маневры?
– Помню.
– Ведь тогда государь был недоволен.
– Не заметил, – отвечал я, – напротив того, государь был очень милостив ко мне, при всех благодарил меня.
– Знаете ли, Николай Николаевич, ведь вас полагали принадлежащим к оппозиции?
Можно было рассмеяться при таких речах. Исленьев сам не знал, что это за оппозиция, смешивал ее верно с конституцией, вольнодумством, фор-масонством, и туда же относил, вероятно, и маневры 1835 года, в коих я имел успех. Но тут надобно было скрыть впечатление, которое произвел на меня такой отзыв. Не знаю, от него ли он произошел, или был последствием каких-либо указаний из Петербурга.
– Это мое несчастье, – отвечал я, – что обо мне существует такое мнение; впрочем, сказанными вами словами поверяется слышанное мною уже однажды.
– Когда, где?! – спросил Исленьев. – Не в Вознесенске ли?
– Нет, – отвечал я, – это случай, который мне только известен.
Я вспомнил сказанное мне государем в Николаеве в кабинете: «Я вам покажу, что я ваш государь» – речи, о которых мне, может быть, удастся когда-либо спросить государя.
Тут поговорил он несколько о цветущем состоянии, в коем он находил Воронежскую губернию в сравнении с прочими им виденными, с Тульской в особенности, и восхищался богатством и благоустройством сельской земледельческой промышленности нашей губернии. Я говорил ему, сколько она пострадала от трех годов неурожая; по он не находил сего, и вероятно в таком виде передаст и в Петербург ошибочные понятия свои. И в самом деле, что могут видеть и о чем могут судить темные люди сии, никогда не выезжавшие из столиц, проскакавшие по большим дорогам и проспавшие бóльшую часть пути, ими сделанного? Что они знают о богатстве края, о земледелии? А между тем мнения их будут служить руководством правящим в столице властям.
Потом, помолчав несколько, Исленьев спросил меня, не поеду ли я в Петербург?
– Нет, – отвечал я. – Зачем я поеду, не знавши, как буду принят государем? Идет ли мне бросить семейство свое, имение, коим занимаюсь, и от устройства коего зависит все будущее благосостояние семейства моего, лишиться выгод, которых ожидаю от пожертвований, мною уже сделанных в сем имении для того, чтобы ехать на неверное и рисковать всего лишиться?
На это Исленьев промолчал; и так как я видел, что ему более ничего не оставалось говорить мне, то встал и простился с ним. Он изъявил мне надежды и желание свое видеть меня с ним опять на одном поприще службы.
Того же 6-го числа возвратился я домой.
Из всего разговора сего с Исленьевым можно было заключить, что он получил какое-либо поручение от государя касательно меня; но прямо ли он получил оное от государя, или от кого-либо из приближенных, того я не мог различить настоящим образом.
Могло случиться, что Исленьев и более сказал, чем ему было поручено. Например, можно ли полагать, чтобы ему велено было спросить меня, пойду ли я в службу, если меня пригласят? Но если ему сие именно было приказано, то спрос сей есть ничто иное, как самое приглашение, и другого ожидать едва ли можно и должно.
Дальнейших объяснений с Исленьевым мне не приличествовало иметь, и я даже должен опасаться, чтобы он не пересказал иначе и к вреду моему то, что он от меня слышал. Может также быть, что поручение, ему данное, есть следствие письма, которое брат Александр вручил графу Орлову, и едва ли не сказывал мне губернатор, что Исленьев о сих делах передаст Орлову. В таком случае ничего не выйдет из того доброго.
Так как губернатор хотел по пути своему в Петербург заехать ко мне и просил меня еще в Воронеже зазвать к себе на то время Тергукасова, то я посылал к нему нарочного с приглашением приехать ко мне. Тергукасов приехал 9 мая и пробыл 10-е число в ожидании Ховена. 11-го Ховен приехал к обеду. Я ему рассказал весь разговор мой с Исленьевым.
Он уверял меня, что колебание, замеченное мною в Исленьеве при упоминании о Кавказе и Грузии, происходило не от чего иначе, как оттого, что Исленьев не знал настоящего различия между сими управлениями, и что, так как занимающий ту сторону корпус войск называется Кавказским, то боялся сказать менее, упомянув о Грузии. Как бы то ни было, я просил Ховена за сим делом в Петербурге следить и коль скоро бы он только заметил, что меня хотят коснуться и назначить на Кавказ, а не в Грузию, то бы он всеми путями, ему возможными, обнаружил бы на сей счет мой образ мыслей. Я поручил ему свидетельствовать мое почтение графу Орлову, так как и Орлов вспомнил обо мне, когда он в прошедшем году был в Воронеже, и говорил бы с Орловым о моем вступлении в службу только в таком случае, если он сам о том заговорит. Ховен располагал возвратиться через месяц и хотел на обратном пути заехать опять ко мне; он выехал от меня к Тергукасову 11-го же числа.
Итак, я теперь остаюсь в ожидании того, что случится со мной. «Ничего не ищу, но волю государя исполню с совестливостью». Выражение сие, помещенное в письме моем к покойному отцу, останется неизменным. Не буду винить себя, если новые неудовольствия будут сопровождать меня на поприще, на котором могу опять очутиться. И если я, покинув уединение мое, должен буду опять пострадать, то приму сие, как наказание, определенное мне Богом.
На днях получил я еще два пригласительных в службу письма: одно от Сакена, другое от брата Михаила, с коим я уже близ 10 лет не имел никакой переписки. Странно, что все сие в одно время стекается ко мне как бы для того, чтобы поколебать меня; но я не чувствую себя даже склонным изменить принятым мною правилам и буду ожидать решения участи своей, нисколько не двигаясь для достижения чего-либо; вместе с тем не изменю обязанностям своим в отношении к государю и Отечеству, если только меня найдут полезным.
Третьего дня навестил нас новый гость, Аксизовский, дальний сосед Савельева, у которого я на днях был…
