К примеру, она говорила, что у той нет ни капли достоинства, что своим поведением она втоптала в грязь всех женщин. На многократные вопросы Лин Фан, куда Бу Чжилань исчезла на целых три года, та не отвечала, ссылаясь на то, что это ее личное дело.
После обеда, когда все более-менее восстановили свои силы, Жань Дундун решила поменяться подозреваемыми и устроить допрос по новой; вопросы им предполагалось задавать те же, чтобы потом сличить ответы и выявить расхождения. Интересно, что хотя Бу Чжилань, как и Лю Цин, проживала в деревне и даже оказалась там на два года раньше, кожа у нее по-прежнему сохраняла «городскую» белизну, другими словами, ее лицо, руки и шея не были испорчены «высокогорной смуглостью». Жань Дундун поинтересовалась, какими средствами по уходу она пользуется. Та назвала два бренда, Жань Дундун выказала удивление и сказала, что пользуется теми же брендами. Слово за слово у них завязался разговор о кремах, тониках и лосьонах, отчего голова у Шао Тяньвэя пошла кругом. Чтобы избавить его от женских разговоров, Жань Дундун предложила ему отлучиться и отдохнуть. Шао Тяньвэй почуял некоторый подвох, но заметив непреклонный взгляд Жань Дундун, взял диктофон, вышел и аккуратно прикрыл за собой дверь. Решив, что у полицейских была договоренность, Бу Чжилань, едва расслабившись, снова включила бдительность.
– Поскольку мы обе женщины, меня распирает любопытство, – обратилась к ней Жань Дундун, – можешь рассказать, как ты жила, после того как покинула Лю Цина? Я ничего протоколировать не буду и все сохраню в тайне.
– Но я не рассказывала об этом даже Лю Цину, – отозвалась Бу Чжилань.
– Я никому не скажу, даже Лю Цину, – пообещала Жань Дундун, – у каждого есть свои тайны, мы с мужем тоже не все говорим друг другу, да и Лю Цин не откровенничал с тобой о сделке с У Вэньчао.
Решив, что Жань Дундун не собирается причинять ей никакого вреда, Бу Чжилань решилась раскрыть душу, чтобы тем самым показать свою искренность. Странное дело, но чем больше ее подозревали, тем сильнее ей хотелось доказать свою честность, ей казалось – чем правдивее она расскажет о личной жизни, тем проще ей будет доказать правдивость своих показаний в отношении Лю Цина. Глядя на ожидавшую ответа Жань Дундун, она произнесла:
– Я влюбилась в другого.
– Так я и знала, – откликнулась Жань Дундун.
– Тот мужчина был старше меня на четырнадцать лет, у него были жена и дочь. Как-то раз весной, когда я училась на втором курсе, он читал у нас лекции. Поскольку его отличали привлекательная внешность и умение красиво говорить, я превратилась в его фанатку и даже попросила номер телефона. Под предлогом сдачи экзаменов в аспирантуру я стала ездить в его университет. После нескольких визитов он меня раскусил. Заведя речь о запрещенной любви между студентами и преподавателями, он следил за моей реакцией, при этом, вроде как ненароком, искал со мной телесного контакта. Если нам случалось не видеться пару дней, он начинал слать мне сообщения на телефон, но стоило мне наведаться к нему в университет, как он всем своим видом давал понять, что не хочет видеть меня, и даже спрашивал, зачем я явилась снова. Видя такое лицемерие, я взяла и в отместку завела себе парня. После этого я стала слать ему фотографии с Лю Цином, но это ничуть его не злило, наоборот, он желал мне счастья. Оказалось, что он был ко мне совершенно равнодушен, так что от всей этой показухи «торчала» только я. Постепенно всякие отношения с ним я прекратила. Но в день вручения дипломов он вдруг позвонил сам и пригласил к себе в университет. Он предложил мне работу ассистентки и выдвинул единственное условие: чтобы я ни с кем не состояла в отношениях. Поняв, на что он намекает, я резко развернулась, собираясь уйти, но не успела сделать и двух шагов, как он сгреб меня в объятия. В тот же миг вся моя копившаяся в течение трех лет досада вырвалась наружу, и я залепила ему пощечину. И все же он снова разбудил во мне то чувство поклонения, которое я испытывала к нему раньше. После секундного замешательства я кинулась к нему на грудь, прямо как сборщик долгов, который только и мечтал, как бы вместе с основным долгом вернуть еще и накапавшие за несколько лет проценты. Все возведенные между нами преграды тут же рухнули. Поклонение – опасная штука, оно как живое существо, обладающее удивительной способностью к регенерации, на сколько частей такое ни разрубишь, оно все равно возрождается, принимая прежний облик. Какое-то время я исследовала мексиканское растение под названием «селагинелла чешуелистная», оно произрастает в пустыне Чиуауа и во время засухи превращается в высохший комок из скрученных стеблей. Оно выглядит погибшим, но стоит его полить, как оно тотчас возвращается к жизни. Так что я в тот момент напоминала эту самую «селагинеллу чешуелистную», а он стал водой, воскресившей мою любовь.
Я пробыла в его ассистентках три года, все это время он со мной развлекался, но никаких обещаний жениться не давал, поэтому я решила от него уйти. Поначалу я думала, что это будет проще простого, но разорвать с ним отношения оказалось нелегко, это напоминало сдирание пластыря со свежей раны, когда от боли разрывалась душа. Сказав Лю Цину, что я постриглась в монахини, моя мама пусть и солгала, но, можно сказать, обнаружила дар предвидения. С большим трудом покинув своего профессора, я и правда решила уйти в монастырь. Моя мама по профессии юрист, но всякий раз, прежде чем помочь клиенту в суде, она идет в монастырь и возжигает благовония перед Буддой, и чем больше она молится, тем сильнее укрепляется ее вера. Когда мне было совсем невмоготу, она устроила меня на две недели в женский буддийский монастырь Бэйлян. Там я слушала проповеди, размышляла о жизни и в конце концов решила отыскать «рай на земле». Совершенно случайно это совпало с намерениями Лю Цина. Мы оба чувствовали себя обиженными, и оба хотели сбежать.
– Это называется «вредоносная цепочка», – произнесла Жань Дундун, – тот профессор-подонок навредил тебе, ты навредила Лю Цину, Лю Цин навредил Ся Бинцин. Каждая из этих травм несет в себе боль другого человека.
– Не знаю, что там с Ся Бинцин, но то, что я нанесла вред Лю Цину, – это факт, поэтому я буду любить его всю оставшуюся жизнь.
– Кто твой обидчик? – спросила Жань Дундун.
– Давайте не будем об этом, на самом деле я тоже обидела его.
– Какие лекции он читал в вашем университете?
– Гуманитарные – на тему женских образов в классической литературе, в основном он рассказывал о том, как Флобер создавал образ мадам Бовари.
– То есть он был профессором Института литературы?
– Да, и лекции он читал блестяще, – ответила Бу Чжилань, – помнится, он нас наставлял: «Друзья, даже если вы еще никого не любили, вы все равно должны читать любовные романы, иначе после окончания университета вы не сможете завести роман. Давайте посмотрим, как о любви писал Флобер». Потом он привел один пассаж: «Когда Родольф жал Эмме руку, то чувствовал, что ладонь ее горит и трепещет, словно пойманная, рвущаяся улететь горлица». Мы все засмеялись, такое было впервые, чтобы лекционный зал взорвался от веселого, дружного смеха. Еще он сказал такую вещь: «Чтобы предоставить госпоже Бовари шанс завести роман на стороне, Флобер намеренно выставил ее мужа полным болваном. Двум изменам мадам Бовари способствовал ее собственный муж: в первый раз он просил жену составить компанию Родольфу в прогулках верхом, в итоге она и Родольф влюбились друг в друга; во второй раз – предложил ей в одиночку посетить театр в Руане, в итоге она восстановила отношения с Леоном. Мадам Бовари
