своих преследователей. Ночью он бежал, лишь бы бежать. Без цели, без оглядки. Только когда начало вставать солнце, оранжевой рукой обнимая из-за горизонта землю, Йозеф понял, что идет на восток, прямо навстречу восходящей звезде. На Восток. Всё дальше и дальше от дома, всё глубже в тыл противника. Йозеф обернулся и посмотрел на запад – но и позади теперь не было своих. Всё перемешалось. Казалось, теперь каждый должен его убить – русский или немец, большевик или нацист, для одних враг, для вторых предатель. Он остался совсем один.
Куда не посмотри – толща деревьев уходили вдаль, словно дрейфуешь на шлюпке посреди океана. Только утреннее солнце, вместо компаса указывало путь, оставляя на снегу длинные тени стволов. Но поднимаясь всё выше, светило грозило оставить путника блуждать без ориентира по лабиринту. Йозеф остановился и упал на колени. Идти не было сил. Манило желание лечь и уснуть прямо на этом мягком, пушистом снегу. Усталость оказалось сильнее страха замерзнуть. «Всего пару минут» – думал Йозеф.
Что-то уперлось в бок. Глаза открывать не хотелось, и ум придумывал оправдания – ветка из-под снега, камень, да что угодно. Надо отдыхать. Но тупой удар в бок выбил из бреда сна. Йозеф перевернулся на спину и открыл глаза. Солнце ослепило его, и он разглядел лишь силуэт человека с винтовкой.
– Встать! Хенде хох, мразь, и не дергайся!
«Русский» – понял Йозеф. Свои – расстреляют, но страшнее было попасть к ним. Слишком часто рассказывали про ужасы советского плена как страшную детскую байку. Он встал, медленно поднимая руки. Винтовка русского повторяла за ним каждое движение. Своё оружие Йозеф потерял еще при побеге. Встав, он взглянул на солдата, холодными голубыми глазами смотрящего на него. В густой бороде скрывалось юное лицо и тонкие губы.
– Иди, Фриц, – он слегка качнул винтовкой в его сторону и потянул воздух заложенным курносым носом. Они пошли и снег захрустел под ногами.
Из-за деревьев показался домик лесничего, вокруг которого кружили, паря теплым дыханием солдаты. Другие бойцы то появлялись, то исчезали за деревьями. Случайные солдаты пристально смотрели на пленника, кто с интересом, а кто со злобой, бросаясь оскорблениями. Пройдя через коридор сквернословия, они подошли к зданию. У двери в избушку стоял часовой, устало глядевший в глубину леса. Пленитель Йозефа перекинулся с ним парой слов, после чего он, нехотя пропустил их внутрь. Тепло обдало замерзшее лицо Йозефа, возвращая к жизни после анестезии холода. В правом углу избы человек в форме подкидывал дрова в печку буржуйку. Он обернулся и осмотрел Йозефа с ног до головы. Вокруг стола посреди избы два офицера что-то обсуждали, разглядывая карту. Солдат обратился к ним, с нотками гордости в голосе. Старший офицер оторвался от дел и грубо выругался, сворачивая карту при виде немца. Солдат пулей вылетел из избы, оставив Йозефа без своего чуткого присмотра.
– Дезертир? – старший офицер подошел совсем близко и заговорил по-немецки.
– Да.
– Эй, Василий, – офицер заулыбался и обратился к человеку возле печки, – вот тебе материал.
– Сейчас глянем, – Василий закрыл дверцу печки и взял со стола кинокамеру. Это была камера Аймо, стеклянным глазом смотревшая на мир в немирное время. Он направил объектив на Йозефа.
– Слишком свеж и молод, – заключил оператор, – мне бы замученного, с густой щетиной мужика, а это так, мальчишка в форме.
– Работай с тем, что есть, – огрызнулся офицер, – Еще неизвестно, сколько этот мальчишка убил наших ребят.
Йозеф едва ли понимал, о чем речь, и как с ним собираются работать.
– Сначала надо его допросить, – вмешался младший офицер, и вот уже все трое стояли вокруг пленника.
– Не торопи, – сказал старший, – а ты, сядь, – произнес он на немецком.
Йозеф опустился на скрипучий стул. Ноги гудели, а колени подрагивали, пока трое сбившись в кучу, что-то обсуждали. Младший офицер говорил громко, и порой срывался на выкрик как подросток, словно у него все еще ломался голос. Йозеф чувствовал себя нашкодившим ребенком, а трое взрослых словно решали, как его наказать. Наконец они закончили, и старший офицер, подойдя, тихим низким голосом спросил:
– Ты считаешь себя фашистом?
– Нет.
– А кто твои родители?
– Мама домохозяйка.
– А отец? – медленно произнес офицер, глядя прямо в глаза.
– Токарь. На заводе в Мюнхене, – солгал он. Токарем его отец не был уже почти двадцать лет, сменив робу на форму НСДАП.
– Пролетарий значит, отлично, – старший офицер взял карандаш и стал что-то писать. Оператор Василий заряжал бобину в кинокамеру – одно из бесчисленного множества орудий этой войны, напевая какую-то песню. Если бы он держал в руках винтовку вместо камеры, он ничем бы не отличался от обычного солдата. Младший офицер стоял в углу, недовольно сложив руки.
Они вышли на улицу, из теплого дома на мороз. Он тяжело задышал, казалось, сколько не дыши, воздуха всё мало. Голова закружилась, горло сводило от ледяного кислорода. Они подошли к нескольким солдатам, сидевшим на поваленном дереве. Старший офицер что-то им скомандовал и двое из них встали, поправив винтовки и ушли. Холод встал ледяным комом, поперек горла. «Вот твои палачи», – прозвучал голос в голове Йозеф. Не тот голос, каким он обычно думал свои мысли, а словно чужой, будто сам лес, заговорил с ним.
– Садись, – произнес старший офицер, но Йозеф точно примерз к месту.
– Давай же, это не так страшно, – вмешался Василий, – у тебя боязнь камеры?
«Они собираются снимать мою казнь? Неужели пропаганда не лгала о жестокости большевиков? А что если пленку вышлют родителям? Что за первобытный садизм, с современной техникой наперевес?»
– Да черт возьми, сядь уже! – гневно выругался старший офицер и тяжелой рукой опустил Йозефа на дерево, точно тряпичную куклу.
– Совсем мальчишка, – тихо усмехнулся оператор.
Дерево было еще теплым от зада русского солдата, которого офицер согнал с места. По бокам от Йозефа сидели еще двое, дымя пахучими папиросами. В руки ему передали жестяную банку с горячим, пышущим паром супом и ложку. Йозеф вопросительно посмотрел на окружающих, и солдат справа невидимой ложкой сыграл пантомиму «Ешь». Йозеф принялся за еду. Бульон приятно растекался по пищеводу, согревая теплом и всё больше пробуждая аппетит. Вот уже он самозабвенно ел и вылавливал из банки картофелины. Оператор бегал вокруг едока с камерой, словно его акт поглощения пищи было чем-то особенным. Йозеф почти опустошил банку, на дне еще плавала мелкая картошка и даже кусочек курицы, но тогда старший офицер протянул ему листок.
– Что это?
– Ты же сказал, что не фашист, думаю, как и многие не хотел воевать за этот преступный режим. И значит,
