у Джойс семь месяцев. Она окуривала меня шалфеем, нежно целовала в шею и ни цента не взяла за проживание. Я был так ей признателен, что даже не возражал против ее измышлений по поводу смерти моего брата. И не сказал ей «нет», когда спустя три месяца она позвала меня в свою постель. Наоборот, я был ей благодарен.
Свадьбу мы сыграли дома. Из города приехал пастор, в гостиной собрались несколько приятелей Джойс, которые и выслушали наши брачные клятвы.
Так мы прожили около года, пытаясь делать вид, что лечим пациентов и исцеляем друг друга. Мы притворялись так хорошо, что даже забыли, что это всего лишь видимость. В конце концов дело дошло до того, что мы стали обсуждать эксгумацию останков моего брата, чтобы доказать степень нашей добросовестности. Может быть, я бы и продолжал в том же духе, используя свое недоверие к истине как успокоительное средство. Я мог бы вынуть из могилы кости брата и утверждать, что они не его. Но рестлинг оказался сильнее меня. На сеанс геотерапии к нам прибыл больной культурист, и я тотчас же нашел для себя новое занятие. Для начала я спросил этого громилу, интересовался ли он когда-нибудь профессиональным рестлингом. Я придумал ему имя – Микки Старр. На нем можно было заработать, но на мои звонки пока что отвечал только Джонни Трампет. С его помощью (я очень этим ему обязан) я оставил свою тихую жизнь вместе с Джойс в Тусоне. При помощи Трампета мне удалось ввести Микки в наш бизнес, и мы сделали реальные деньги, накрутив при этом немало миль.
Я никому не рассказывал о своих отношениях с Джойс, кроме Броубитера. Она – бывшая девушка моего брата – стала еще и моей бывшей женой. Уходя, я поклялся, что никогда не прощу себе, что был с ней, и не прощу, что оставил ее. Но… Стоило мне уйти, вера в мою новую роль стала расти, а попутно – и вера в мою страну. Из Терри Крилла я превратился в Энджела Хейра; президент Никсон в семьдесят четвертом пришел к своему бесславному концу, а война в семьдесят пятом – к своему; жизнь налаживалась, Америка снова стала опорой для меня.
Но, похоже, Броубитера не слишком тронула моя история, и вскоре мы с ним поссорились в Вайоминге. Я стал считать его циником, и, что бы он ни говорил, уже не могло изменить моего мнения. Я слишком устал, пока боролся за свою веру. Теперь я не хотел, чтобы она снова рассыпалась.
Десять минут прошли. Позади кто-то показался, и этот кто-то приближался к моей машине. Я вылез из грузовика и встал, скрестив руки на груди.
– Шен! – сказал я, узнав подошедшего мужчину.
Позади него стояли еще двое – коротко остриженные и в костюмах. Этих я видел впервые.
– Приятель, – начал Шен, – что ты делаешь в Глендейле?
– Я тебе уже говорил – приехал осмотреть и вакцинировать кошку.
Все трое заговорили по-армянски (мне подумалось, что я скоро сам на нем заговорю).
– А не далековато ли ехать ради одной кошки? – спросил Шен и постучал каблуком ботинка по диску колеса.
– Это арендованная машина, – ответил я, показывая на «рейнджер».
Все трое обвели взглядом мой дом на колесах, отметив ржавые болты.
– Ладно, давай попробуем еще раз, – сказал Шен. – Что тебе нужно от Мины? Я видел, что у нее повязка на руке. Ты что, хотел запугать ее или что?
– О господи, нет.
– Ты что, из полиции? Или работаешь на них?
– Я что, похож на копа? Или ты хочешь сказать, то, чем ты занимаешься в моей стране, требует внимания полиции?
– В моей стране… – повторил Шен. – Гм. Ну ладно. Вот смотри. Ты уже полчаса сидишь тут на заправке в машине. Ты только что соврал, что взял машину напрокат. Так что ты, наверное, понимаешь, что после этого говорить что-то о чьих-то делах в чьей-то стране…
– Во-первых, я старый борец, – начал я.
Шену как будто понравились мои слова, и он перевел их своим товарищам.
– В моей стране борьба – один из ведущих видов спорта, – сказал он. – В свое время я сам неплохо боролся. Давай попробуем, один на один!
– Я профессионал. Бесплатно не работаю.
– Ну, всего разок.
– Мне шестьдесят два года. И у меня больная шея. Хотя надрать тебе задницу не помешало бы.
– Тебя сильно молодит прическа. Что у тебя за стиль? Фристайл, фолк или греко-римская?
– Шен, я не буду с тобой бороться.
– Да мне просто интересно, как ты борешься. Или опять нам врешь?
– Я борец иного рода.
– У-у! – произнес Шен, обращаясь к своим спутникам.
Я не мог понять, что он еще говорит, но уловил имя Халк Хоган.
– Значит, ты – американский рестлер, – сказал Шен. – Как это будет по-английски? А, фейк!
– Эй, притормози-ка, – осадил я его. – Не знаю, кто тебе это сказал, но это неправда. Уж поверь мне. То, что делал я, – это весьма и весьма серьезно.
– Ну да. Кроме, собственно, борьбы. Фейк.
Если бы он назвал рестлинг постановкой. Или представлением… но не так…
– Да ты, судя по всему, эксперт, – сказал я. – Выделываешься перед своими друзьями, а сам-то кто?
Амбалы позади него скинули пиджаки. Я распустил волосы.
– Возьми свои слова назад, – предложил я. – Тогда я спокойно сяду в машину и уеду без проблем. Но только после того, как ты возьмешь свои слова обратно. Все, что ты тут наговорил про дело моей жизни. Усек?
Я ждал, пока Шен со своими товарищами сформулируют ответ.
– Возьми слова обратно, Шен. То, что ты сейчас ляпнул про мою жизнь, – повторил я.
Он облизал уголок рта и посмотрел мне прямо в глаза:
– Фейк!
Я бросился вперед.
Глава двадцать первая
Кировакан, Армянская ССР, 1983 год
– Они были близкими друзьями, росли вместе, – пояснил Галуст своей матери. Та подмигнула и заметила:
– Оно и видно.
Колкость не задела ни Мину, ни Аво.
Это действительно был он. Сидел за столом в ее доме, напротив ее мужа. Мина переводила взгляд с одного на другого, словно они были игроками в нарды. Ничто, даже шпильки, отпускаемые свекровью, не могло испортить ей настроение. Ей казалось, будто прямо у нее на глазах воссоединяются части разбитого целого.
– А что у тебя с лицом? – спросила свекровь.
– Он получил ожог во время пожара на фабрике в Ленинакане, – сказал Галуст.
– Нет, пожар произошел раньше, – поправил его Аво.
– А почему ты уехал? – не отставала свекровь.
– Посмотреть
