новости. Так, например, ему удалось узнать, что князь Владимир установил в Киеве идол Перуна, вырубленный из священного дуба. И будто у идола этого усы отлиты из чистейшего золота. Такой поступок одобрили не только люди, но и само божество, которое теперь сопутствовало княжеской дружине. Было не совсем ясно, кого именно она побеждала, но рассказчики утверждали, что любой враг был не страшен этой благословленной дружине.
Так же Паша узнал, что на западе, у самых границ ляхов и литвинов некая владычица Дара, правившая там уже несколько десятков лет, вдруг омолодилась. С этим чудом начались и другие чудеса. В целом чудеса были не совсем чудесными, и связаны были в основном с исчезновением людей. Говорили, будто Дара обращает всех подданных в Римскую веру, даже против их воли. Из сбивчивых рассказов, явно переполненных вымыслом, Паша все же понял, что эта Дара весьма красива, хоть и жестока.
Встречались и другие новости, о ярмарках, рождениях, свадьбах и смертях. Паша так же интересовался безопасностью дорог, и, судя по ответам населения, в окрестностях было спокойно.
Проходя очередной лесной массив, Паша лишь удивленно хмыкнул: «Лес без разбойников? Нонсенс!». Они шли уже третью неделю, и вскоре вышли из границ страны, которой правил князь Владимир, войдя в земли свободных племен с кучей имен и постоянно изменяющимися территориями. Похолодало, зато болота остались далеко позади, сменившись лесами и ледяными озерами.
Поселения здесь встречались реже, но их устройство мало чем отличалось от тех, что строились в пройденных землях. Все те же частоколы, сложенные из бревен дома и меховые наряды. Основы поселений строились на холмах, обносились частоколом. Все, кто не умещался за ним, строили дома рядом, за рвом. Изредка и эти дома обносились нехитрой стеной из отесанных бревен. Однажды Паша встретил городок с тремя кольцами, очевидно, это была какая-то столица. Но войти в нее Паша так и не решился, довольствуясь остановками в деревнях. К тому же он вообще не планировал задерживаться в этих землях, его путь лежал в страну живописных фьордов и светловолосых мужчин, не ведающих страха. По крайней мере, так о них отзывались местные крестьяне.
В бесстрашие Павел не верил. Не бояться смерти может только фанатик или умалишенный, что, по сути, одно и то же. Вряд ли кто-то в здравом уме станет распарывать свое брюхо о вражеский меч, лишь затем, чтобы засыпать землю своими внутренностями и проявить бесстрашие. Бесстрашных нет, есть люди преданные идее, какой бы она ни была, будь то золото, клочок родной или чужой земли или иное. Борясь за это, они и проявляют то, что принято называть бесстрашием. Однако у кого из них не сжималось сердце, когда их плоть пронзала сталь, когда их конец становился очевидным и близким. Это потом, спустя несколько секунд они надевали горделивую маску безразличия, а то и счастья, но лишь с тем, чтобы не радовать врага, не пасть в глазах товарищей. Чтобы его помнили, и похоронили как славного воина, сына своей земли. Но каждый из них боялся, каждый не хотел умирать. Они героически жертвовали собой, но не потому, что не боялись своей смерти. И порой их жертвы оправдывали себя, если жертвы вообще могут быть оправданными.
Сумбур подобных мыслей роился в Пашиной голове, когда он приложился ко второй кружке пива, что подавали в придорожном трактире. Трактирщик выбрал рискованное место для своего бизнеса, здесь реже ходили путники, нежели вооруженные, воинственные отряды. Однако это заведение было клочком некого перемирия, никто не грабил его и не жег. Даже если до этого армия и сожгла с десяток деревень, трактир она не трогала. По крайней мере, так говорил сам трактирщик.
На следующий день отряд вновь миновал границу. Ее никто не охранял, да и понять, что это граница можно было едва ли. Однако, как говорили местные жители, граница пролегала именно здесь. В землях, куда вошел Павел, должны были жить жмудины, как их назвал трактирщик. В Жмудь отряд вошел двадцать седьмого января, именно это число показывали Пашины часы.
Паша еще не встретил ничего особенного, но отчетливо понял, что попал в какой-то иной мир. Сразу же вспомнились боги. Показалось странным, что в Византии он подобного не чувствовал. Впрочем, тут же нашлось объяснение: «Я же крещеный». С местными божествами Паша знаком не был. Нельзя было сказать, что они проявляли какую-то враждебность, но чувствовал себя Павел несколько неуютно. Что-то похожее ощущали и Мигэль с Ясминой.
Еще до пересечения этой границы Паша вдоволь наслушался баек о некоторой неадекватной кровожадности местного народа, а в особенности жрецов. Богам тут поклонялись едва ли не всем подряд, от Зевса, до Ра. Но более других здесь был почитаем какой-то неизвестный Павлу бог по имени Гилер. Обитал он на горе Белр, и постоянно жаждал жертв. Особенно нравились ему представители других наций, чем моложе, тем лучше. В идеале дети. Если же ему не приносили жертв, то он осыпал своих подданных страшными стихийными бедствиями, будь то ливни или смерчи. Культ был распространен, в каждом поселении имелся хотя бы один жрец Гилера.
Таким образом, чужеземцев в Жмуди постоянно поджидала опасность. Для путешественников была лишь одна дорога, тянущаяся сквозь всю страну. На ней разрешалось путешествовать и вести торговлю в придорожных поселениях. Однако за движение по такой дороге нужно было платить, хоть и не большую сумму. «Чек», полученный после оплаты, гарантии давал слабые. Случалось, что перепевши местной сивухи, крестьяне вырывались на дорогу в поисках жертв для своего ненасытного божества. Причем им было абсолютно не важно, торговец ли едет по дороге, или армия соседнего государства. Лишь бы чужеземцы. Нередко за подобные выходки они расплачивались сожженными деревнями. Однако истребить этот народ было крайне непросто, они могли годами прятаться в лесах и болотах, совершая партизанские вылазки. К тому же им помогал все тот же Гилер, который поливал завоевателей градом и молниями. Впрочем, и молнии, и град, и прочие сюрпризы природы наносили ущерб не только завоевателям, но и подопечным божества. Те же смиренно терпели все тяготы и лишения, и лишь сильнее молились своему богу.
Плата за проезд трех путников стоила одну серебряную монету византийской чеканки. Зачем-то пробуя ее на зуб, пограничник махнул рукой своему товарищу, похожему на облезшего кота, и тот поднес бересту. Содержание бересты было примерно следующим: «Оные не являются богопротивными тварями и могут по северному тракту идти». Кто эти «оные», описания не было, не было и никаких печатей. Такую грамоту Паша мог состряпать и бесплатно.
