Жуюй задалась вопросом, не согласиться ли с этой историей, не вступить ли во владение тем, что ей не принадлежит, чтобы Селия и Эдвин, когда она исчезнет из их мира, и дальше представляли ее себе персонажем героической сказки о любви и глупости. Глупость – ладно, но с любовью жить труднее, и если Селия и Эдвин будут о ней вспоминать, она предпочла бы не быть в этих воспоминаниях ни с кем связанной. Может быть, она более эгоистична, чем думала: даже в чьих-то мыслях ей невыносимо сосуществовать с другим человеком.
– Очень умный совет, Селия, но моя жизнь скучней, чем тебе кажется. Нет в Китае мужчины, которого ты вообразила. У меня нет родных. Я не езжу в поездки. Я не ем в ресторанах. Я не хожу в кино. Было два брака, и оба неудачные. Сейчас у меня никого, ни в этой стране, ни в той. Тебе, может быть, интересно будет узнать, что у меня нет медицинской страховки. Как вы, американцы, называете таких людей? Лузерами?
– У тебя нет медицинской страховки?
– Селия, я не могу ее себе позволить. Ты правда думаешь, что это хобби у меня – продавать шоколад и заботиться о чужих собаках?
– Но ты не похожа на человека, которому трудно, – сказала Селия. – В смысле, денежно.
– И поэтому должен быть кто-то, кто тайно переводит мне деньги?
Селия выглядела болезненно озадаченной. Быть спрятанной любовницей, подумала Жуюй, это, безусловно, быть кем-то; оказавшись никем, она, должно быть, разочаровала Селию.
– Но почему ты не хочешь жить, а не существовать? – спросила Селия после паузы. – Насколько я могу судить, ты могла бы иметь многое, если бы захотела.
А что если, невольно и жестоко подумала Жуюй, она захотела бы Эдвина? Она резко встала.
– Нам, кроме шуток, надо уже ехать – и заранее благодарна, что ты вызвалась подвезти, я без этого не обойдусь.
Выводя машину задним ходом с подъездной дорожки, Селия молчала. Должно быть, чувствовала себя обманутой – впрочем, из Жуюй не раз пытались лепить то или это; играть предложенную роль – не ее удел, и она не видела причин извиняться. Сменив тон на более легкий, она спросила Селию про предстоящую поездку с Эдвином на карибский курорт, в связи с которой Селия сетовала на свой небезупречный оттенок кожи и на утрату идеальной для бикини фигуры.
– Кстати, – сказала Селия, чуть ослабив хватку на руле. – Помнишь, ты обещала позаботиться о моих мальчиках, пока нас не будет?
– И ты боишься, что я упорхну и поставлю тебя в последнюю минуту в трудное положение?
– Откуда мне знать? – сказала Селия. – После этих разговоров о возвращении в Китай.
– Чтобы ты не беспокоилась, я поделюсь с тобой секретом: у меня пока и паспорта-то нет.
– Чем больше ты о себе сообщаешь, тем хуже, кажется, я тебя знаю. Может быть – кто знает, – ты северокорейская шпионка?
Жуюй так редко смеялась, что теперь Селия повернулась к ней и несколько секунд смотрела, прежде чем перевести взгляд обратно на дорогу.
– Серьезно: у тебя китайское гражданство, или американское, или оба?
– Американское, – ответила Жуюй. – Могу, если хочешь, показать документы о натурализации.
Селия вздохнула, заезжая на маленькую парковочную площадку за магазином.
– Дело в том, – сказала она, поворачиваясь к Жуюй, – что странное у меня ощущение сейчас из-за того, что мы массу всего о тебе не знаем.
– Но почти все, безусловно, знают обо мне меньше вашего. А чего вы не знаете, того знать и не стоит, – промолвила Жуюй, вдруг проникшись меланхолией. Чтобы иметь лицо – чтобы тебя знали, – нужно «я», но, помимо этого, еще очень многое: некоторое количество людей, связный нарратив изо дня в день, прослеживаемый маршрут от места к месту – все это нужно в дополнение к «я», чтобы иметь какое-никакое лицо. – Ну, огромное тебе спасибо, что подвезла, и скажи Эдвину, что я в восторге от его кофе.
– Может быть, мне позвонить Ребекке и сказать, что ты неважно себя чувствуешь? – спросила Селия. – Выглядишь ужасно.
– Возможно, я что-то и подхватила, но ничего серьезного, все будет в порядке.
– Если понадобится еще поговорить, ты знаешь, я всегда готова, – сказала Селия. – И не думай, что я не заметила, что ты так ничего и не рассказала про умершую женщину.
– Может быть, в другой раз.
– Кстати, а почему бы тебе не прийти к нам ужинать в День благодарения?
– Но ведь будут твои родители, – сказала Жуюй.
– Тем больше смысла тебе прийти. В присутствии других гостей они безвредны. Эдвин, я думаю, будет счастлив, если найдется кому их отвлекать.
Жуюй посмотрела на Селию, испытывая странное чувство, что это последняя их встреча. Нет, разумеется, так не будет, подумала Жуюй и постаралась стряхнуть пессимистическую тень. В другой раз она под каким-нибудь предлогом отклонила бы приглашение, но сегодня, словно доказывая себе, что ничего еще не решено окончательно, она его приняла.
Мысль об отъезде, однако, начинала вырисовываться более определенно. Жуюй не видела особого смысла сопротивляться, как и семь лет назад, когда ей нужно было уйти из жизни Эрика и она сочла естественным отозваться на объявление о поиске няни. На следующий день она послала заявление на паспорт. Забронировала перелеты из Сан-Франциско в Пекин и обратно – обратно только потому, что в обе стороны оказалось дешевле, чем в одну. Дата возвращения, выбранная случайным образом, давала некое успокоение, как будто решение отказаться от теперешней жизни было обратимым; впрочем, эту иллюзию с легкостью рассеивала конкретность шагов к выходу: получение паспорта, удостоверяющего ее личность; проставление визы, относящей ее к разряду гостей в ее родной стране; выбор места в самолете (около иллюминатора) – все это было неотменяемо.
Хвосты, которых она не могла аккуратно подобрать, приходилось оставить как ее долги, главным образом Селии, чем подтверждалась ее, Селии, убежденность, что значимым для нас людям мы не только склонны порой лгать, но и становимся должны. Жуюй не могла загодя предупредить Ребекку, что хочет уволиться, но найти ей замену в магазине Ребекке труда не составит. Договор об аренде коттеджа придется нарушить, но Жуюй заплатит за лишний месяц, и эти деньги, наряду с залогом, будут достаточной компенсацией для хозяев – друзей Селии, которые, может быть, и не будут торопиться снова сдать жилье. Женщины, которым Жуюй помогала, присматривая за их детьми или домашними питомцами, должны будут услышать новость уже от Селии, но ни одна из них не считает Жуюй незаменимой.
Однако Селия – и Эдвин тоже – принадлежали к другой категории; за их любопытство на ее счет, как и за их доброту, Жуюй не могла отплатить ни своим собственным любопытством, ни добротой. Она увидела их снова на ужине в День благодарения и по своей инициативе, не побуждаемая к тому Селией, взяла на себя роль слушательницы при ее родителях, которые пространно рассуждали о другой своей дочери, влиятельном юристе в Далласе. Вся на нервах, боявшаяся за каждую деталь, за каждый элемент ужина, Селия, когда родителям настала пора подняться в спальню для гостей, выглядела обессиленной. Пожилая пара, искусно похвалив вечер в целом и частностях, тем не менее, прежде чем устроиться на ночь, подпустила маленькую шпильку. Джейк, которому только что исполнилось шестнадцать и который получил водительские права, собирался уехать незадолго до полуночи и с несколькими друзьями поучаствовать в магазинной лихорадке по случаю Черной пятницы[9]; мать Селии, протягивая руку к перилам лестницы, добродушно усомнилась вслух, что такое приключение принесет Джейку пользу в плане поступления в Стэнфорд, после чего отец Селии, беря жену под локоть, чтобы идти с ней наверх, довольно хмыкнул.
