– Какая чудесная ночь! – восхищалась Татьяна довольно театрально, хотя и была права. После нашего насквозь прокуренного логова любая ночь покажется чудесной. Театральности же ей, наверное, не хватало на работе. Работающая в театре Ольга оставляла свою театральность за кулисами, как ненужные декорации.
Я шёл с ней рядом, вяло соглашаясь с её восторгами. Мне хотелось спать.
– Давай купим пива? – очарование ночи в ней было неотделимо от алкогольного очарования.
– Я не хочу.
– А я куплю, – и она ускорила шаги в сторону светящейся ночной лавки. Я даже не стал её догонять. Потом ждал её на улице, глядя сквозь стекло, как Татьяна расплачивается. Потом с неприязнью глядя, как она открывает…
Глотнув пива, Татьяна ещё больше расчувствовалась.
– А ты дурак, Степнов! Хоть и не дурак. Ты что, думаешь, я свою сестру под каждого встречного подкладываю?
– Я так не думаю…
– Она в тебя влюбилась. Я Верку такой никогда не видела. Аж похорошела!
– Тань… – я помолчал, подбирая слова. – Мне неприятно об этом.
– Хы! – она отняла губы от бутылки. – И она говорит «не лезь»! Ты бы хоть ей позвонил!
– Зачем?
– Да… – она призадумалась. Сделала бы она это немного раньше – там, у Паши.
– Я уезжаю, – наконец вымолвил я после долгих раздумий. Озвученное желание превращалось в подобие факта.
– Куда? – дурацкий вопрос.
– Домой, – я вдруг почувствовал, как срывается голос. Не ожидал.
– Домой? – переспросила она. А я вдруг разоткровенничался:
– Не получилось у меня, Тань… Из М-ска идея попасть в Питер казалась замечательной… А вышло всё вот как. Меня сегодня с работы попёрли.
– За что? – удивилась она.
– За длинный язык. «А в сущности – за короткий. За то, что свою правоту выражал односложно и невежливо!» – подумал я.
– Да у нас у всех… Вон Супрун вообще языком асфальт подметает.
«Вот и намёл мусора в голову», – чуть не сказал я.
– В общем, поеду, – мне тяжело было это произносить, но таким образом я убеждал себя, не её…
– Мы пришли! – внезапно остановилась она. Я и не заметил, как пролетело время.
– Ну пока, – она привстала на цыпочки и поцеловала меня, обдав кислым пивным перегаром. – А Верке позвони попрощаться. Я ничего ей не скажу… Телефон знаешь?
Я продиктовал всплывший в памяти номер. Для ненужных вещей моя голова очень вместительна.
– Ну ладно… – подобрела она. Поставила пустую бутылку на асфальт. Скрылась в тени арки.
А я пошёл обратно. Не ходить же всю ночь в бесполезных поисках ночлега.
В комнате было темно и страшно накурено. Паша спал на раскладушке, завернувшись с головой в одеяло.
Я открыл балкон. Постоял, слушая редкие звуки, доносившиеся с улицы. Погладил шероховатый, со сколотой там и тут краской пустой подоконник, где теперь не было моих прокуренных помидоров. Ну а что – любовь прошла, вот они и завяли…
Неприятно защекотало в глазах, и к горлу приплыл непрошеный комок. Впору было унывать, потому что уже ничего нельзя было сделать!
Гость в горле
Проснулся я рано и решительно. На моё пробуждение Паша отреагировал тем, что перевернулся на другой бок.
Нужно было куда-то уходить! Есть пара телефонов. Если нет… Не надо так думать, можно накаркать!
Прибрав кровать, я бросился звонить. И за пять минут решил для себя все проблемы: ночевать мне пока негде. Один телефон не отвечал, по другому сонно сказали, что Володя здесь давно не живёт. Это ещё хорошо, что сегодня суббота и мои сомнения рассеялись, не дожидаясь вечера. Оставалось только позвонить Артёму! Боже упаси! Хотя он, наверное, нашёл бы что-нибудь… Артём! У меня же есть ещё одна записнушка, которую он мне подарил в больнице.
«Он ушёл, весь широкоплечий и интригующий, с упругим, как грудь его жены, кошельком», – прочёл я свои впечатления, записанные тогда в больнице. При любом воспоминании об Ольге у меня возникало ощущение, что мне в сердце вставляли иглу! Эта же запись – туча игл! Тогда я ещё не знал, что грудь у Ольги не такая уж и упругая. Хотя это обстоятельство ничего не меняло. Природная внимательность позволяла мне написать целое эссе о её груди… А что толку?
Сладко поскорбев над записью, я нашёл, казалось бы, ненужный и оттого записанный даже без имени телефон.
– Миша? – спросил я, услышав недовольное «Аллё» в трубке.
– Ну! – судя по голосу, по случаю субботы Миша причалил в алкогольную гавань.
– Слушай! Это Сергей. Мы с тобой в больнице…
– А-а, – оживился он. А я брякнул, пропуская объяснения:
– Можно у тебя переночевать?
– Так утро же… – с испугом произнёс он. В том смысле, что вдруг не утро.
– Я знаю, – из последних сил усмехнулся я.
Он долго молчал, соображая.
– Ну приезжай, разберёмся… – и, не спрашивая лишнего, продиктовал адрес.
Хоть что-то… В понедельник – контрольный звонок Югину. Мне хотелось надеяться, что к понедельнику всё решится хотя бы с этим.
А Артёму всё равно надо было позвонить. Сообщить, куда я делся… Ладно, это можно сделать и вечером.
Я с сожалением принялся собирать пожитки. Заметил, как разросся мой гардероб за эти почти три месяца. Барахло едва влезало в дорожную сумку. Собравшись, я огляделся. Вот оно, пристанище, которое я покидал. Без меня в нём ничего не изменится. Может быть, накурено будет немного больше обычного. Да и порядка будет гораздо меньше. Но те же, а теперь с каждым днем более ласковые и тёплые, солнечные лучи будут проникать в эту комнату на рассвете. Тот же воздух будет наполнять комнату, если вдруг немного приоткрыть балкон. Если бы комната была одушевлена, она бы любила меня за чистоту и относительную тишину. Пока не пришли вот эти… и не сломали наше единодушие. Уничтожив даже единственные зелёные ростки, которые придавали комнате уют.
Я подхватил сумку и гитару, выложил ключи на стол. Даже не стал будить хозяина. Всё!
Жил Миша на Васильевском острове. Так он мне продиктовал. Я вышел на одноименной станции метро, поспрашивал у прохожих. К моему удивлению, Васильевский остров обслуживали две станции метро. Так вот мне надо было на вторую.
– Это, сынок, возле Ленэкспо, – решив, что этим всё сказано, старушка проследовала по своим делам, а я сразу чуть не забыл названную ею замысловатую аббревиатуру. Потыкался ещё.
«Ленэкспо, Ленэкспо», – твердил я себе, садясь в автобус. Спросил про Ленэкспо у пассажира. Тот невнятно проворчал, что скажет, когда выходить.
Минут через десять тронул меня за плечо.
