– Хватит… Хватит трясти. Меня сейчас стошнит…
– Шайсе, твою мать, ефрейтор! – кто-то заорал в самое ухо Готлибу, он вновь сморщился, огромные молоты стали колотить в голове, отозвались нестерпимой болью.
Готлиб с трудом разлепил будто налитые свинцом ресницы, перед глазами на фоне грязно-серого снега маячит размытая фигура. В молочной пелене проступили фельдфебельские петлички. Готлиб застонал, однако фигура в серо-зеленой шинели продолжает неистово его трясти.
– Хватит… – сдавленно пробормотал чужим голосом Готлиб. – Хватит, господин фельдфебель… Меня сейчас стошнит прямо на вас.
Однако унтер-офицер не унимается и, казалось, стал трясти Готлиба еще сильнее. Немецкий солдат напрягся и перехватил руки фельдфебеля, сжал запястье. Все еще мутный взгляд впился в фельдфебеля.
– Вставай, мать твою! Вставай!.. – наконец донеслись слова унтера до Готлиба. – «Иваны», «иваны» прорвались! Нужно уходить!
Фельдфебель продолжает трясти Готлиба и рукой указывает в тыл. Лицо искажает смесь ярости и дикого страха. Наконец фельдфебель перестал трясти Готлиба и выпрямился. В руках блеснула вороненая сталь, послышался щелчок затвора.
– Застрелю как дезертира! – заорал фельдфебель и наставил на Готлиба ствол пистолета-пулемета.
Внезапно рядом разорвался снаряд, вверх взметнулась бурая земля вперемешку со снегом, фельдфебель вскрикнул и упал на колени рядом с Готлибом. Фельдфебель еще раз бросил взгляд на полусонного Готлиба, затравленно осмотрелся по сторонам, чуть привстал и бросил:
– Ладно, как знаешь. Пусть «иван» тебя добивает!
Он сплюнул и тут же захрустел по снегу. Готлиб смотрит ему вслед, белая пелена постепенно спадает, и Готлиб смог разглядеть, как серо-зеленые фигуры сбились в крохотные ручейки и устремились на запад. Возле них изредка взмывала вверх грязно-серая масса.
Очередной взрыв вернул затуманенный сном рассудок Готлибу. Наконец к нему пришло понимание, что русские, очевидно, предприняли стремительную атаку, прорвали передовые немецкие части и теперь устремляются к тылам. Он спешно огляделся. Вокруг грязно-серый снежный покров, местами вперемешку с бурой, глинистой землей. Казалось, здесь, всего в двадцати километрах от русской столицы Москвы, жизни нет совсем, лишь безобразно торчащие в разные стороны из глубокого снега голые деревца. И очень холодно! Только присмотревшись, можно увидеть редкие серо-стальные немецкие каски.
Готлиб подскочил к все продолжавшему спать племяннику. Но Флориан, несмотря на усиливающийся обстрел, безмятежно спит, будто младенец.
– Флор! – крикнул Готлиб и начал того трясти. – Флор, проснись, русские наступают!
Однако он не отзывался ни на слова, ни на неистовую тряску Готлиба.
– Флориан! Просыпайся!
Готлиб начал хлестать племянника по бледным щекам, но Флориан лишь легонько болтал головой, но не просыпался. Готлиб ухватил его за голову и приподнял густо облепленные инеем ресницы. Мертвящий холод тут же полоснул внизу живота.
На Готлиба уставились остекленевшие глаза Флориана. Из расширенных зрачков на Готлиба смотрит отражение его давно небритого, изможденного лица. Губы Готлиба затряслись.
– Флор… – сдавленно прошептал он. – Флориан, мальчик мой.
Подбородок Готлиба мелко затрясся.
– Флори, как же так? Как же это…
Готлиб уткнулся в грудь племянника, плечи Готлиба содрогнулись, из груди вырвался стон, слеза скользнула по разгоряченной щеке.
– Флори, Флори…
Совсем рядом рванул снаряд, комья земли накрыли Готлиба и Флориана, несколько осколков ударили в каску Готлибу, отрикошетили и угодили прямо в скулу Флориану, из крохотной ранки скользнуло несколько капель крови. Но немец безмятежно смотрит куда-то вдаль немигающим взглядом. Готлибу показалось, что в одно мгновение лицо племянника претерпело сильные изменения: глаза провалились в глазницы, нос заострился, нижняя челюсть резко выступила вперед. На него уже смотрит лицо давно окоченевшего на подмосковном морозе мертвеца.
Готлиб попятился, очередной разрыв повалил его в грязный снег. Наконец немец отчетливо услышал рев моторов советских Т-34. Он покрепче перехватил винтовку, кинул короткий взгляд на опершегося спиной к дереву замерзшего Флориана и бросился на запад. И тут же в уши волной ударило такое знакомое и такое ненавистное русское «Ура!».
