Мне очень понравились имена, которые Анджу придумала для наших детей — Прем и Даита. Она назвала их детьми любви. Моей дочери, как никому другому, было нужно такое имя, потому что на всем этом континенте никому, кроме меня и нашей маленькой семьи, до нее не было дела. Я не могла, я не должна была забывать об этом, особенно сейчас, когда меня ожидали тяжелые и мучительные ссоры по поводу того, что я собиралась ответить Ашоку.
* * *
Мама была категорически против моего решения отказать Ашоку.
— Соглашайся, что бы он ни предложил, — сказала она. — Ты всегда сможешь сделать так, чтобы твой муж передумал, особенно если будешь давать ему всё, что он захочет в постели.
Когда я, услышав это, вытаращила на нее в удивлении глаза, моя мать с раздражением сказала:
— Ладно тебе, Судха, ты уже не ребенок. Будь немного практичнее. Если бы ты догадалась вести себя так раньше, то, возможно, и не оказалась бы в нынешнем положении.
«Если бы вы не отвергли предложение Ашока раньше, — с горечью подумала я, — то уж точно бы не оказалась в нынешнем положении».
— Хватит уже, Налини, — вмешалась Пиши. — Ты знаешь, что Судха никогда не умела искать для себя выгоды и говорить одно, а думать другое. Но ты совершенно права насчет Ашока, ей нужно соглашаться и выходить за него замуж. Он действительно хороший человек. Не каждой женщине судьба предоставляет такой шанс во второй раз. Мы с радостью позаботимся о Даите, и уж точно справимся втроем, разве не так, Гури?
Пиши, я знаю, что вы справитесь. Но смогут ли даже три бабушки заменить мать?
— Да, да, — добавила Гури-ма, уставившись в окно на стручки, которые свисали с веток тамаринда, похожие на раздувшиеся пальцы. Я не слышала в ее голосе уверенности. Но потом она сказала только:
— Ашоку нужно всего лишь несколько лет пожить с тобой вдвоем. Он ведь не так много просит, разве нет?
Не искушай меня, Гури-ма, я и так слишком слаба. Мне уже и так хочется сжать нежные руки Ашока, которые он протягивает ко мне.
— Правда ведь, ничего плохого в этом нет, — говорила мама. — Я знала мужчин, которые настаивали на том, чтобы женщины отдавали детей от первых браков в приюты для сирот…
— Вчера я снова разговаривала с Ашоком, — перебила ее Гури-ма. — Он согласился с тем, что когда Даита пойдет в школу, она сможет проводить все свои каникулы и праздники с тобой.
— Лето, дни празднования Пуджа, Рождество, — начала перечислять мама, загибая пальцы. — Чего еще можно хотеть?
Я хочу мужчину, который, став моим мужем, любил бы мою дочь без всяких условий. Возможно, я прошу слишком много. Но однажды я уже пыталась довольствоваться малым, и больше на это не соглашусь.
— Мы ведь не стараемся избавиться от тебя, дорогая моя, — добавила Пиши. — Ты знаешь, как сильно мы тебя любим. Но еще мы все знаем, как нелегко женщине без мужчины. И, к сожалению, мир не сильно изменился с тех пор, как не стало наших мужей.
— По крайней мере, люди относились к нам с сочувствием, потому что мы были вдовами, — сказала мама. — А что они будут говорить тебе, как ты думаешь?
— Даита моя дочь, — ответила я. — Я нужна ей. Как я посмотрю ей в глаза, когда она потом спросит, почему я бросила ее ради собственного удовольствия?
— Вы только послушайте ее, — возмутилась моя мать. — По-твоему, оставить ребенка с тремя любящими бабушками — значит бросить?
— В душе я всегда буду знать, что бросила ее, — ответила я, глядя Гури-ма прямо в глаза. Она смотрела на меня хмуро и печально, словно знала, сколько терний было на пути, который я выбирала. Но понимала меня.
— Не донимай ты больше бедную девочку, Налини. Давай посмотрим, что из этого получится. И будем надеяться, что Ашок передумает.
Но я не надеялась на это. В тот день, когда Ашок разрушил мои мечты, как карточный домик, я пообещала себе, что больше никогда не буду надеяться на счастье, которое находится в руках другого человека. Я выплакала свои слезы втайне, и они обжигали меня расплавленным металлом.
Но когда я писала Ашоку, что не могу отказаться от Даиты, как бы сильно ни любила его, моя рука не дрожала.
* * *
Прошлой ночью мне приснился Прем. У него была синяя, как у Кришны кожа, и он плавал, словно снежинка, в молочном свете. Прем протянул мне и Даите ручки и сказал: «Пойдемте». Я проснулась в слезах, не понимая, почему я плачу. Целый день я не могла избавиться от уныния, которое покрыло мое сердце, словно ил. Я рисовала один за другим эскизы узора для вышивки, но у меня ничего не получалось, и скоро мусорная корзина наполнилась скомканными листками бумаги.
Возможно, я была в смятении из-за письма Анджу, которое пришло вчера.
Она написала, что хочет, чтобы я приехала с дочкой в Америку. Там свои проблемы, писала Анджу, но, по крайней мере, у меня будет одно очень важное преимущество: в этой стране меня никто не знал. Никому не будет дела до того, что я дочь Чаттерджи, или до того, что я разведена. Я смогла бы начать там новую жизнь, сама зарабатывать деньги и дать Даите все, что ей нужно. Но самое главное — никто не станет смотреть на нее сверху вниз, потому что в Америке полно таких матерей, как я, которые решили, что лучше быть одной, чем жить не с тем мужчиной.
Я перечитывала абзац снова и снова. Анджу открыла мне перспективу, о которой я даже не могла подумать. Ведь если я туда уеду, то уже не буду обузой для наших мам, которые и так уже сделали для меня больше, чем могли. И теперь, когда Ашок, внезапно появившийся в моей жизни, так же внезапно исчез, словно метеор, оставив за собой лишь туманный, обжигающий хвост, меня больше ничего не держало в Индии.
Но я не могла решиться. Мне было так тяжело оставлять наш новый дом, а вместе с ним нежную заботу и любовь моих мам. Но больше всего меня страшило то, что я окажусь в незнакомой стране, среди чужих людей. Я не хотела снова стать для кого-то обузой.
Кроме того, несмотря на то что Анджу ни словом не упомянула о Суниле, он был в письме, между каждой пары строчек. Она написала, что ни один мужчина никогда не поймет, через что мне пришлось пройти, и я понимала, что она имела в виду. Она ничего не сказала Сунилу о своей работе. И я знала, почему: он не хотел, чтобы я приезжала.
Но я не винила его. Это было естественно для мужчины — оберегать тех, кто ему дороже других — свою жену и сына. А если за его нежеланием меня видеть и скрывалось что-то еще, то лишь стыд за тот знойный день, когда в дурманящем аромате жасмина он потерял голову. Я прекрасно понимала, что Сунил не хотел, чтобы что-то напоминало ему об этом.
Да и я тоже этого не хотела.
Поэтому, ни слова не сказав об этом письме мамам, я убрала его в свой сундук.
«Мне неплохо и в Калькутте», — сказала я себе и начала рисовать синий узор на голубом фоне. Так много женщин выживают здесь в одиночку — значит, и я смогу. Без сомнения, мой талант в рукоделии чего-то стоит. Пусть эта вышивка станет проверкой. Я отдам ее Сингх-джи, чтобы он отвез ее в магазинчик Анаркали, на угол перекрестка Рашбехари. Может, она им понравится, и они попросят меня сшить что-нибудь по заказу.
