Смех.
— Ничего смешного, — сказала Даная. — Никто из нас не безупречен. Взять такой эталон, как Александр Маркович. Все знают, что он с Феликсом был в самых дружеских отношениях. Возможно, что сам он не без греха и пользовался информированностью Феликса…
— На кой черт мне его информированность? — закричал Фабрицкий, окончательно потеряв самообладание. — Я не хотел об этом говорить, но вот дневник, который он вел в мое отсутствие. Максим Петрович, прочтите отсюда вслух что-нибудь по вашему выбору.
С меткостью теннисиста он швырнул на стол перед Кротовым черную клеенчатую тетрадь. Максим Петрович развернул ее, прокашлялся и начал:
— «Двенадцатого и тринадцатого июля Ярцева половину рабочего дня отсутствовала. Нешатов, который фактически руководит лабораторией, не применил к ней никаких мер, очевидно в силу особых отношений между собой и Ярцевой. Эти отношения следовало бы сделать достоянием общественности…»
— Подлец! — закричал Нешатов, вскакивая с места.
— Спокойно, Юра, — остановила его Даная. — Мы с тобой люди неподотчетные.
— А вот я уже вижу свое имя, — невозмутимо продолжал Кротов. — Это любопытно. В чем я провинился? Оказывается, получил командировочные, хотя счет за гостиницу имеет одну подпись, а не две. Ай-ай-ай, как же меня так угораздило? «Провел беседу с Кротовым о недопустимости таких явлений, но он отнесся несерьезно».
— Было такое? — спросил Фабрицкий.
— Ей-богу, не помню. (Смех.) Читаю дальше: «Однако, по слухам, у Кротова есть рука в министерстве, которая всегда обеспечит ему поддержку…»
Максим Петрович поднял смуглую, короткопалую руку и повертел ею в воздухе:
— Ей-богу, товарищи, никакой руки, кроме этой, у меня нет.
— А левая? — спросил голос.
— Ну разве что она.
Он поднял другую руку и смешно повертел обеими над головой.
— Читаю дальше: «Шевчук самовольно пригласил для ознакомления с Дураконом конкурирующую организацию и объяснял ей конструкцию объекта в течение двух часов…»
— Какой слух! — восхитился Шевчук. — Через пять перегородок и одну капитальную!
Опять смех. Кротов читал дальше:
— «Борис Михайлович Ган…»
— Предлагаю прекратить чтение, — сказал Полынин. — Жанр, в котором написан дневник, достаточно ясен.
— Да, — согласился Кротов. — Спасибо, Александр Маркович.
Он не без ловкости, правда медвежьей, перебросил тетрадь Фабрицкому. Запротестовал Ган:
— Я все-таки имею право знать, что обо мне написано.
— Извольте, — ответил Фабрицкий. — Читаю: «Борис Михайлович Ган находится в дружеских отношениях с представителем заказчика Чудовым, которому много лет обеспечивает ремонт машины». Борис Михайлович, вы удовлетворены?
— Все правда. С Чудовым я дружен, авторемонт ему обеспечиваю.
— Вопросы есть? — спросил Фабрицкий.
— Есть, — сказала Магда. — Александр Маркович, ведь это уже не первый раз Толбин замещал вас в ваше отсутствие? И он каждый раз представлял вам такой дневник? И вы с ним оставались в дружеских отношениях? Это не делает вам чести.
— Вы правы, не делает. Но можете мне верить или нет — я дневник тогда не читал. Засовывал куда-то и забывал прочесть.
Магда помолчала и сказала:
— Я вам верю.
— И все-таки не верите, что анонимщик он?
— И все-таки не до конца верю.
— Я сказал еще не все, что знаю, — в каком-то исступлении заговорил Фабрицкий. — Пока я был в командировке, какой-то негодяй терроризировал мою жену ночными звонками по телефону. Она подойдет — молчание. И так несколько раз в ночь. Она обратилась в милицию. Телефон, по которому звонили, был засечен. Владельцем его оказался… некий Толбин. (Шум.) Не Ф. А., а А. П., отец нашего с вами героя. Его вызвали, предупредили, что в случае повторения снимут телефон. С тех пор звонки прекратились.
Толбин сидел бледный как смерть.
— Как ты это объясняешь? — спросил Коринец.
— Не знаю. Я не звонил.
— Может быть, отец звонил?
— Не знаю.
— Вы все еще не убеждены? — наседал на Магду Фабрицкий.
— В том, что Толбин непорядочный человек, убеждена. Что он автор анонимок — нет.
— Опускаю руки.
Встал Владилен Бабушкин:
— Сейчас все выясним. Вопрос Толбину можно?
— Пожалуйста.
— Феликс Антонович, как вы относитесь к Анне Кирилловне Дятловой?
— В каком смысле?
— Считаете ли вы, что она нужный для отдела человек?
— Нужный ли человек?
— Именно.
— Да, считаю, что очень нужный.
— Вот я вас и поймал, — засмеялся Бабушкин. — Теперь я вижу, что писали вы. Не отпирайтесь, как сказано у Пушкина.
— Не понимаю, — мялся Толбин.
— Владик, объясни, в чем дело! — завопил Малых.
— Объясняю. Я человек здесь новый. Когда я пришел работать в отдел, мне хотелось как можно скорей разобраться в его структуре, узнать, кто есть кто. Я обратился к Толбину — он показался мне ориентированным — и спросил его: какую роль играет в отделе Дятлова? Что вы мне ответили, Феликс Антонович?
— Не помню.
— Так я вам напомню. Вы сказали: «Анна Кирилловна — старый человек, с ней не надо считаться. Фабрицкий взял ее на работу только для того, чтобы она написала диссертацию его сыну Гоше». Феликс Антонович, вы это помните?
— Буквально такими словами? Нет. Мало ли что говоришь. Дословно повторить не могу.
Тут вскочила с места Анна Кирилловна и закричала:
— Мне все равно, писали ли вы анонимки своей грязной рукой или водили чужой, не менее грязной. Мне все равно, что вы думаете или говорите обо мне лично. Что бы вы обо мне ни говорили, это не может быть хуже того, что думаю о себе я сама!
— Анна Кирилловна, — отозвался Толбин с легкой усмешкой, — я о вас говорил очень мало плохого. По сравнению с тем, что я говорил о других…
— Плевать мне на все к чертовой матери! К вашему сведению: я, человек прошлого, в институте работать не буду. Приняла решение выйти на пенсию. Только доделаю алгебраический преобразователь…
— Тогда вы еще до-олго будете у нас работать, — сказал Коринец под общий смех.
— Я нарочно буду плохо программировать, — добавила Даная.
Смех усилился.
— Смех смехом, а пора подводить итоги, — сказал Кротов, обратившись к Толбину. — Дело ясное. Часть присутствующих уверена, что это вы. Другая часть допускает, что это вы. Личное мое мнение непоколебимо: я убежден, что это вы.
