— Ну и хорошо, — отвечает дежурный с заспанными глазами. — Пусть кричит и дальше!
— Тогда что это означает? — спрашиваем мы.
— Посмотрите в испанском словаре, — советует он. — Видимо, «хайль» по-испански.
— Но, должно быть, они посмотрели сами, — продолжает Малыш, — потому что минут через семь полицейских появилась целая свора с дубинками. И они прогнали этого дикаря быстрее, чем дьявол уносит монахиню в пасхальное утро!
— Взять оружие! Колонной по одному за мной! — командует обер-лейтенант Мозер.
Километра через три нас обстреливают из темноты леса. Град пуль сдирает кору с деревьев, срикошетивший свинец прорывает каналы в мерзлом снегу. Непроглядную тьму разрывают дульные вспышки.
Малыш с ручным пулеметом занимает позицию за большой елью. Стреляет туда, где видит их.
— Действуй, парень! — рычит он на Профессора. — Не знаешь разве, что мы сражаемся за новую Европу и жизненное пространство? Недочеловеков нужно уничтожить, чтобы освободить место для немцев!
Стрельба постепенно затихает, слышны шаги убегающих в лес. Под ногами громко хрупают мерзлые веточки.
— Отделениям рассредоточиться! — командует обер-лейтенант. — Второе пойдет впереди. Противник попытается уничтожить нас на опушке, но мы должны прорваться. Всех раненых берем с собой. Если хоть один будет брошен, всех командиров отделений отдам под трибунал. Надеюсь, все понятно?
Рота идет разомкнутым строем. Мы постоянно вынуждены прятаться от минометного огня. Почему не сдаемся? На Восточном фронте не сдается никто.
Трое из четвертого отделения ранены. Унтер-офицеру Ленарту пробила колено разрывная пуля. Он не может стоять на этой ноге, но мы привязываем к ней карабин так, что приклад служит вместо ступни. Он громко стонет при каждом шаге, но это лучше, чем остаться лежать в снегу.
Просто невероятно, что способен вынести человек. Мы часто наблюдали это на раненых. Лейтенант Гильберт шел несколько километров, удерживая руками на месте внутренности. Ефрейтор Цёбель с раздробленным бедром полз по изрытому полю. Сапер Бласке с оторванным лицом и раздавленной ногой дохромал до перевязочного пункта. Я уж не говорю о гауптфельдфебеле Бауэре, который со свисающими с шеи на веревочке обеими ступнями дополз до врачей. Он думал, что их можно снова пришить. Фаненюнкер Вест — между прочим, сын генерала — три дня лежал на ничейной земле; легкие его выступали из спины, опадали и раздувались, словно большие воздушные шарики. Мы с Портой вынесли его. Он прожил еще четыре дня в медпункте… Я мог бы продолжать и продолжать.
Мы стали опытными ветеранами, хотя большинство из нас не старше двадцати двух. Знаем все о том, как убивать людей. Знаем и то, выживет раненый или нет. Мы знаем все виды ран: насквозь пробитое легкое, задетое легкое, рана в мякоть, рана в живот, осколочное рассечение, штыковая рана, поражение гранатой, раздробление кости. У нас шестьдесят названий для ран в голову. Наше знание анатомии поразительно.
На лесной поляне объявлена остановка, чтобы собрать роту. У фельдфебеля-связиста Блоха плечо пробито рикошетной пулей. Сильное кровотечение. С помощью пращевидной повязки санитар Тафель ухитряется его остановить. Работает он быстро, профессионально. Малыш помогает ему, подает нужные инструменты. Санитар ловкими пальцами зашивает рану.
— Теперь все будет хорошо, герр фельдфебель, — угрюмо говорит он, закончив перевязку плеча.
— Да ты ювелир по костям, — восклицает пораженный Малыш.
— Можно сказать и так, — отвечает Тафель и отворачивается. Он прибыл к нам из Гермерсхайма.
— То есть совсем как настоящий врач, — продолжает Малыш.
— Ну и ладно! — раздраженно огрызается Тафель.
— Так ты настоящий врач, с университетским дипломом и всем прочим? — восторженно вопит Малыш.
— Да, настоящий! Ну и что? Сейчас я санитар, ефрейтор медицинской службы, и хватит об этом.
— Порта! — орет Малыш. — Наш санитар — настоящий врач. Иди, посмотри на него. Ну и рота у нас!
— Если ты настоящий врач, то почему, черт возьми, не офицер? — удивленно спрашивает Порта. — За что тебя отправили в Гермерсхайм?
— Ладно! — нехотя отвечает Тафель. — Я знал, что рано или поздно вам это станет известно. Только исповедоваться перед вами не собираюсь. Можете позвать меня, и я подойду, но запомните, я лечу вас, потому что это моя обязанность, а так мне совершенно безразлично, что с вами будет!
— Герр обер-лейтенант! — кричит Малыш в притворном ужасе. — Наш санитар отвернулся от нас. Ему плевать, откинем мы завтра копыта или нет!
— Я не говорил этого! — возмущается Тафель.
— Ты сказал, что мы тебе совершенно безразличны, — вмешивается Порта.
— Если для вас это так много значит, — угрюмо отвечает санитар-ефрейтор, — то ладно: я был врачом.
— Значит, и до сих пор врач, — говорит Старик, глубоко затягиваясь дымом из трубки с серебряной крышечкой.
— Мне запрещено работать как врачу. Удивительно, что разрешено работать санитаром.
— Кто-нибудь отдал концы, когда ты щупал ему яйца? — с любопытством спрашивает Малыш.
— Заткнись, — рычит Старик. — Ты все равно не поймешь, в чем тут дело, это уж точно.
— Ну и ладно, — довольно вздыхает Малыш. — Эти образованные разводят столько разговоров из-за всякой чуши. Парочки зубов, выбитых на Реепербане.
— Что же с тобой случилось? — спрашивает Порта.
— У меня было много богатых пациентов, все до единого ипохондрики, — устало продолжает Тафель. — В конце концов они стали раздражать меня. Одна знатная дама выдумывала какие-то совершенно загадочные болезни. Чтобы избавиться от этой особы, я направил ее в Бад-Гаштейн и дал запечатанное письмо своему коллеге и другу, врачу на курорте. Он теперь тоже санитар.
— Дал письмо ей в руки? — ужасается Порта. — Должно быть, совсем спятил!
— Все ясно, — фыркает довольный Малыш. — Эта старая кобыла со всех ног понеслась домой и вскрыла конверт над паром. Кто не сделал бы этого? Каждому хочется знать, что с ним.
— Что, черт возьми, там было написано? — спрашивает Штеге.
— Это было глупо, но эта сука так доняла меня, что я написал: «Самый безнадежный в Европе случай симуляции. Она вполне здорова, но у нее слишком много свободного времени и денег. Сажай ее в соленую ванну, а потом укладывай в самую вонючую грязь. Таких паразитов, как она с мужем, еще свет не видел. Выпиши ей громадный счет, и она подумает, что ты гений».
— Дальше все понятно, — кивает Порта. — Однажды вечером к тебе постучались, и ты с классической глупостью открыл дверь вместо того, чтобы вылезти в заднее окно на балкон и с него спуститься.
— Да, — устало признается Тафель.
— А кто был муж этой стервы? — с любопытством спрашивает Малыш.
