Город, Город, помоги мне, ответь на единственный вопрос – предатель он или нет! Город, умоляю!
Чуда не происходит. Я по-прежнему сижу на мостовой, не зная правды. Я слышу шаги – Кира уходит прочь. И вдруг чья-то рука хлопает меня по плечу. Легкое прикосновение, почти невесомое. Открываю глаза. Передо мной стоит девочка в голубом платье, с мячом в руках – самая очаровательная девочка лет пяти, какую можно себе представить. Она чем-то похожа на Альдо, Лика и Витку – но не той гротескной маской чужих черт, которую я видела на лице Белой Девы. Нет, это живая настоящая девочка, похожая на саму себя – и на них, словно общая дочь. А еще – у нее глаза, серые, как дым сигареты. И темно-рыжие густые волосы. Мои, вдруг понимаю я, это мои волосы и глаза Киры.
– Если ты ему не поверишь, меня никогда не будет. – Девочка улыбается и бросает мяч на землю.
Маленькая ладошка бьет по мячу.
Короткие прозрачные ноготки на пальчиках. Я смотрю на ее ручку, шлепающую по мячу. Такие тонкие пальчики, такие трогательные ноготки. На запястье – браслет. Тонкая ниточка, на ней несколько крупных стеклянных бусин. Красная, оранжевая, желтая… Семь бусинок, как семь цветов в радуге.
– Раз, два, три, четыре, пять – вышла мама погулять. Злая тетка выбегает, маму лапами хватает. Мама смелая была, враз от тетки удрала, догнала, мечом убила… только папу разлюбила!
– Что ты говоришь? – У меня отвисает челюсть, и я смотрю на девочку квадратными глазами.
– Ничего, – улыбается она. – Так, считалочка…
Взгляд у девочки недетский, требовательный и насмешливый. Мяч ударяется о камни в такт с биением моего сердца. Это не ребенок, это наваждение какое-то. Бред. Галлюцинация.
У детей не бывает таких глаз, таких интонаций.
Взрослые серые глаза пристально смотрят на меня с детского личика. Глаза Киры, мои глаза. Прижимаю правую ладонь к животу, левую подношу ко рту. Прикусываю ноготь на мизинце. Что это за ребенок? Моя будущая дочь? Дочь, которой может и не быть? Но если ее еще нет – что за малышка стоит передо мной? Некая невоплощенная сущность, которая должна родиться от нас двоих? Почему, зачем?
Никто в Городе о таком не слышал. Здесь не рождаются дети. В Город приходят и начинают свой путь, становясь человеком или тенником. Но вот передо мной дитя с недетским взглядом, с недетскими словами. И что мне с этим делать?
– Меня… никогда… не будет… – повторяет она, шлепая ладошкой по мячу.
– Но… я могу ему верить?
– А этого я не знаю. Я еще маленькая, – улыбается ребенок, и мне делается страшно, настолько дикая на лице маленькой девочки улыбка.
Она насмешливо приподнимает брови, слегка раздвигает губы, демонстрируя мелкие острые молочные зубки. Издевательская улыбка, иронично прищуренный глаз. Это – моя будущая дочь? Что за маленькое чудовище? Голубое платьице с кружевным воротничком и манжетами, тонкий плетеный поясок завязан бантиком под грудью. Милое платьице, но девочку милой назвать трудно. Пожалуй, я не ровня ей в мастерстве насмешки и иронии. Она разглядывает меня, словно сожалея о том, что такая непутевая разиня досталась ей в будущие матери. Я не выдерживаю этого взгляда, отворачиваюсь.
Шлеп. Шлеп-шлеп-шлеп, ударяется меч о камни, не могу оторвать от него взгляда, не могу принять решение. Нужно выбрать – поверю я Кире или между нами навсегда ляжет полоса отчуждения.
Как выбрать? Почему дурацкое подозрение вообще закралось мне в голову?
Сандаловая палочка в квартире. Удивительная осведомленность Киры о происходящем в Городе. Наша удивительная везучесть. Мелкие задержки – завеса рушилась, а мы отмывали одежду, и, может быть, не будь этих минут – успели бы спасти Витку. И каким-то чудом он сумел вытащить меня, когда погиб Лик. И именно Кира сказал Альдо, чтобы тот шел последним…
Он все рассчитал? Ценой трех жизней Смотрителей и бессчетных – людей и тенников купил себе человечность?
Не может быть! Он все время был рядом, дрался со мной, дрался за меня, рисковал погибнуть – а жизнь у него только одна. Из нас троих, затеявших ритуал Кровавой Дорожки, мог погибнуть любой. В Гиблый Дом он шагнул в обнимку со мной, не имея возможности отступить. И его едва не затянуло за стену рушащейся завесы – дрогни рука у меня или у мальчика-крылатого, Кира погиб бы…
Нет ответа на мои вопросы.
Я словно загипнотизированная смотрю не на нее, а на большой оранжевый мяч, похожий на апельсин-переросток, и прихожу в себя, только когда он останавливается на земле. Девочки нет. Что это было? Пророческое видение? Такой вот ответ от Города? Мой бред? Кира уже ушел далеко. Он идет медленно, подставив лицо ветру, и я знаю, что по лицу его текут слезы.
И мне вдруг делается все равно. Пусть только он никогда больше не плачет, пусть живет сероглазая девочка, похожая на меня, на него и всех погибших друзей. Я не сумею поверить, наверное, но сумею забыть.
Кем бы он ни был. Предателем или героем. Любить – это значит прощать и верить. Верить не умом, но сердцем. Что говорит мое сердце? Оно говорит одно – я люблю его. Я хочу быть с ним. А мои выдумки – не более чем выдумки. Плод усталости и неверия в то, что иногда случаются чудеса.
Я потираю мучительно ноющий висок. После первой мысли – безразличия – приходит вторая. А ведь этот его поступок – зеркало для меня. И что я вижу, взглянув в это зеркало? Только то, что мне легче поверить в коварство и обман, чем в подвиг. Двое погибли, спасая меня. Лик, потом Альдо. Испытывала ли я хотя бы благодарность? Нет, только огорчение и недоумение. И сейчас, увидев подлинное чудо, на которое способен Город, я не могу принять его. Мне проще верить в интригу и хитроумный замысел. Почему? Потому что нечто подобное не укладывается в моей голове?
– Кира, – кричу я, вскакивая. – Подожди! Прости меня, Кира!
Он оборачивается и ждет, пока я добегу до него.
19
– …ай-я! – Кулак ударяется во что-то мягкое, но неживое, и я открываю глаза.
Диван. Удар пришелся всего-навсего по дивану. И хулиган с третьей завесы так и не успел получить по заслугам. Интересно, удивился ли он, когда у него на глазах жертва ограбления испарилась, даже не закончив движения. Меня бесцеремонно выдернули наверх, нимало не интересуясь, что я там делаю. Хорошо еще не из чьей-то койки. С них станется…
Хотя в последнее время я завязала с чужими койками. Во-первых, Город услышал меня и оставил в единственном виде, в котором я провела последние часы войны с Белой Девой. Во-вторых, есть и более серьезная причина. Мы с Кирой торжественно пообещали хранить верность друг другу. А клятва Городом не из тех, что рискуешь нарушить.
– Ну, спасибо вам большое, други моя… Не дали порядок навести.
– А вот через часик пойдем наводить, – мягко улыбается Лаан. – Зачистка оранжевой ветки.
– О-о… – Я прикрываю глаза и почти хочу провалиться отсюда куда-нибудь.
