— Пожалуйста… — повторил человек. — Пожалуйста.
«Пожалуйста». Сколько раз Ночной Призрак слышал, как в его присутствии, заикаясь, бормочут это слово? Неужели они и в самом деле надеялись, что он прислушается к их мольбам?
— Я дам тебе все, что захочешь, — выдохнул старик. — Все. Все, что захочешь.
В глубине глотки Ночного Призрака зародилось влажное, булькающее рычание. Он ненавидел мольбы, в основном потому, что не понимал их смысла. Они знали, что виновны, и что правосудие явилось за ними. Они это заслужили. К этому привели их действия. Так зачем же упрашивать? Зачем пытаться бежать от последствий своих же деяний? Зачем вообще грешить, если цена была для них слишком высока?
Старик продолжал умолять о пощаде, и Ночной Призрак снова зарычал.
— Ты это заслужил, — ответил он затем до странности мягким голосом. — Не проси. Не обвиняй меня. Это конец пути, который ты сам избрал.
— Пожалуйста…
Ночной Призрак содрогнулся от отвращения. «Пожалуйста». Опять это слово. Первое, которое он выучил, слыша, как оно срывается с губ бесчисленных трусов.
— У меня есть семья…
— Нет, у тебя нет семьи.
Ночной Призрак оглядел пустой склад из-под завесы грязных волос.
— Твоя жена и дочь уже мертвы. Дом сгорел дотла час назад.
— Ты лжешь… Лжешь…
Ночной Призрак отпустил горло старика, и тот распростерся на земле, не в силах шевельнуться. Его руки и ноги были переломаны в локтях и коленях. Сжимая в руке нож, сделанный из осколка стекла, Ночной Призрак нагнулся над своей жертвой. Острие прижалось к дряблой коже под правым глазом старика.
— Каждый, кто был с тобой в кровном родстве, убит за соучастие в твоих многочисленных грехах. Это стекло из окна твоей спальни. Я взял его после того, как содрал кожу с твоей жены. При этом она все еще дышала.
Он надавил на клинок, погружая его в широко распахнутый глаз человека. Вот когда раздались настоящие крики.
Тремя часами позже старика нашли распятым на шпиле заброшенного здания городского ополчения. Опустевшие глазницы слепо смотрели на прохожих, дождь хлестал по ободранным мышцам. Освежеванный прожил еще почти двадцать минут, все это время крича настолько пронзительно, насколько это возможно без языка.
Война и лето начались одновременно, когда никто их не ждал. На людской памяти еще не было такого долгого и жаркого лета. Облака над Нострамо Квинтус, разбухнув от кислоты, лопались воронками атмосферных бурь. Изъязвленному городскому ландшафту было не привыкать к кислотному дождю, неизбежному результату фабричных выбросов, но в этом году ливни оказались настолько едкими, что смывали краску со стали и оставляли болячки на незащищенной коже.
Война, по замыслу, велась в тенях, но в мире без солнечного света это означало, что весь город превратился поле боя. Ночной Призрак знал, что охотятся на него. Он знал это и всячески приветствовал. Это было знаком того, что городская элита, опутавшая население цепями порока, осознала угрозу. И, что еще приятней, они начали ощущать страх. Они хотели убить его, прежде чем он явится за кем-то из них. Горожане ненавидели его уже долгие годы, еще с тех пор, как его имя произносили шепотом и считали городской легендой. Еще с тех пор, когда он не совершал ничего более впечатляющего, чем истребление и расчленение жалких подонков.
Но теперь к игре подключились и власть имущие. Они тоже боялись его. Изменения происходили медленно, но верно.
Последним из убитых им хозяев города был земельный барон, прибравший к рукам инвестиции в предприятия по очистке адамантия на южном конце города.
— Люди — это животные, — сказал Ночной Призрак съежившемуся аристократу. — Без страха наказания все развалится. Центр не выдержит давления.
— Пожалуйста…
Опять это слово.
— У тебя были все полномочия, все возможности, но ты так и не смог усвоить простейших истин касательно человеческой природы. У тебя был шанс. Теперь твоя смерть преподаст урок остальным.
Ночной Призрак подвесил безголовое тело за лодыжки к силовому шпилю. Труп был обнажен, если не считать жуткого украшения из трехсот девяти разрезов на коже — по одному за каждого погибшего в недавнем пожаре на фабрике.
Его не страшило то, что хозяева города открыли на него охоту. Пускай попытаются. Каждый рассвет заставал его спящим в другом логове — в те дни, когда он вообще решал, что сон необходим. Ночной Призрак отшвырнул в сторону содранную шкуру тупого головореза. Он застал бандита на крыше, где тот напал на женщину. Ободранная скотина сдохла еще до того, как свежевание было окончено. Спасенная женщина тут же сбежала, визжа и ни разу не оглянувшись.
Ночной Призрак омыл лицо кровью мертвого насильника, запятнав кожу грехом, прежде чем умчаться в вечную ночь города.
Повязка на предплечье потемнела от пота и грязной дождевой воды, но рана, по крайней мере, перестала кровоточить. Ночной Призрак проверил, как работает рука: повертел в запястье, поработал локтем, сжал и разжал пальцы.
Пробита мякоть, и ничего больше. Пуля оставит шрам, но разве все они не оставляли следов? Он давно не видел себя в зеркале, но когда проводил кончиками намозоленных пальцев по груди и спине, ощущал множество бугров, оставшихся от пулевых отверстий. Уворачиваться каждый раз он не мог, несмотря на то, что был намного быстрее своих преследователей.
Ему по-прежнему каждый вечер было холодно. И он по-прежнему был несчастен. Но это тоже вскоре изменится. У него была идея. Мечта, зародившаяся в самом сердце этого кошмарного существования.
Ночной Призрак наблюдал за стайкой нищих ребятишек, еще не успевших вступить ни в какие банды. Они обирали мертвеца, которого он оставил в канаве, снимали драгоценности и деньги. Он мог бы убить их — искушение подступило к горлу — однако вид маленьких мародеров заставил его рассмеяться.
Когда дети обернулись на звук, выпучив глаза от страха, он уже исчез.
Теперь целые ночи проходили без запаха крови. Они оставались в домах и норах и редко выходили на улицу после вечернего закрытия фабрик. Городские кварталы больше не оглашались звуками перестрелки и воплями раненых, избитых и умирающих.
Но Ночной Призрак по-прежнему следил за своим городом и людьми. Грехи стали бесшумней, преступления — скрытней, но город все еще не освободился от их пагубного влияния. Он хотел от них лишь страха, и получал лишь страх. Страх принес послушание. Страх заставил их подняться над своими низменными животными инстинктами и жить, как подобает людям.
Охота на него продолжалась, но в городской верхушке осталось немного тех, кому это удовольствие было по карману. Бандиты и наемные убийцы все чаще отказывались преследовать его, а недалекие и трусливые мужчины и женщины, желавшие его смерти, никогда бы не решились выйти на улицы, чтобы сделать это своими руками.
