И все же они приходили. Приходили группами по несколько человек, убивали мужчин из соседних районов, а женщин утаскивали с собой на потеху.
Нет. Довольно. Бледный человек соскользнул с крыши, удерживаясь на весу лишь с помощью рук. Его ботинки коснулись тротуара внизу с призрачной легкостью — и, облаченный в нищенское тряпье, он отправился проверить, почему его предостережениям не вняли.
Они оставляли часовых в зданиях заброшенных фабрик, стоявших рядами и отмечавших границу их территории. На первого — мужчину с облезлой шавкой — он наткнулся, спрыгнув вниз сквозь дыру в потолке.
Часовой обернулся, поднимая ружье, но бледный человек сломал ему руку в локте и вогнал осколок стекла в его грязную шею. Собака, попятившись, зарычала. Она оскалила клыки, но явно не спешила вступать в бой. Бледный человек уставился на нее в ответ, сузив глаза и обнажив в оскале свои белые зубы.
Собака, развернувшись, помчалась прочь, скуля и подвывая.
Перед тем, как уйти, бледный человек отрезал убитому часовому голову и насадил ее на прут железной изгороди. Возможно, если оставить предостережение на вражеской территории, это сработает лучше. На сей раз он оставит дюжину. Или штук двадцать.
Если не поможет и это, в следующий раз их число возрастет до сорока.
Плач был для него музыкой. Стрельба — смехом. Горе и ужас сопровождали всю его жизнь неумолчным напевом. Не потому что он ими наслаждался, а потому, что в этом городе он не слышал ничего другого. Эти звуки вскормили его вместо материнского молока. Под крики мертвого и разлагающегося города он превратился в мужчину — а затем во что-то неизмеримо большее.
О нем писали. Читать он не умел, но все же улавливал смысл в печатных строках на клочках газетной бумаги или в тексте, пробегающем по экрану. Он выучил местный язык без всяких усилий, сам не зная, как. Понимание просто пришло к нему, и он ощущал, что так и должно быть.
Они называли его мстителем. Убийственным эхом Эры Нежеланных Законов, бродящим по городу. Призраком со Старой Земли, беспокоящим ночные улицы. Для начала они дали ему имя, чтобы их страхи обрели лицо. А вскоре имя превратилось в проклятье.
Ночной Призрак.
Призраком он скользил по собору, этому грандиозному обиталищу фальшивого божества. Он бесшумно полз по сводчатому потолку, скрываясь там, куда не доставал свет факелов. Королева-жрица, владычица этого монументального сооружения, обирала свою паству. Она лишала их денег, свободы и самой крови. Она забирала их детей. Она управляла их жизнями. И все за сомнительную честь оказаться под ее защитой — защитой от других королей улиц и королев переулков, которые делали то же, что и она.
Бледного человека огорчало, что люди так слабы. Порой казалось, что они ничем не лучше собак, охранявших их дома. Они так же покорно принимали побои и носили ошейники, столь же тесные, пускай и не настолько материальные. Многие из них были вынуждены продаться в узаконенное рабство и носить татуировки своих хозяев, а другие просто носились по улицам дикими стаями, присваивая все, что пожелают, с помощью угроз или силы.
Большинство из них — тех, что не были связаны рабской клятвой — работали на литейных заводах, чье вонючее дыхание отравило небеса, скрыв тусклое солнце.
Он жил на задворках человеческого общества, не боясь наказания, и, следовательно, не имея представления о правосудии. В природу этих людей не была заложена необходимость подчиняться какому-либо закону, кроме права сильного — как и никаких сожалений по этому поводу. И даже это право делили сотни и сотни главарей мелких шаек и уличных банд.
Едва ли их можно было назвать людьми. Скорее, животными. Обитателями улья.
Однако он наблюдал за ними и учился. Лишь инстинкты заставляли их быть такими. А инстинкты можно контролировать. Хищников можно приручить. Добычу — пасти, как стадо.
Бледный человек понимал, что ему придется предстать перед многими из них этой ночью — так сказали ему карты. Тысячи людей, собравшиеся в этом поддельном святилище, увидят его впервые. Необходимая уступка, не более того. Он учился у них. Теперь они будут учиться у него.
Он крался все ближе, ближе, готовясь спрыгнуть с потолка.
Падение убило бы любого из них, но бледный человек уже свыкся с мыслью, что принадлежит к иной породе. Разжав руки, он перевернулся в воздухе, и его лохмотья распростерлись рваными крыльями.
Охи и ахи толпы заглушили шум его приземления. Их жрица, их хозяйка в великолепных одеждах, смердевших ружейным маслом и кровью невинных, задрожала и обмочилась от ужаса. Она умерла еще до того, как начала падать. Кровь потоком хлынула из дыры у нее в груди.
Бледный человек раздавил сердце жрицы в руке. Растерзанная плоть громко хрустнула.
— Ночной Призрак… — выдохнул кто-то — одинокий голос в застывшей толпе.
И вдруг все они начали повторять это имя, шептать его и выкрикивать. Некоторые бросились бежать, другие тыкали пальцами, третьи потянулись за оружием.
В этот момент он узрел истину — истину, которую чувствовал, но с которой ни разу не сталкивался лицом к лицу. Рабы ненавидели его так же сильно, как и их господа. Он был для них демоном, как и для их хозяев. Он угрожал им всем.
Бледный человек развернулся и скрылся под их ошеломленными взглядами, все это время не переставая хохотать.
Он понял, в чем ключ к переменам. Стаду надо было показать, что за грехи им грозит суровая кара. Они должны были увидеть правосудие собственными глазами, потому что только так их можно было чему-то научить.
Страх был оружием чище всех прочих. Только страх удержит их в повиновении, ведь они столь ясно продемонстрировали, что сами не способны следовать даже простейшим нормам морали.
Ночной Призрак узнал все это, наблюдая, изучая и совмещая результаты этих наблюдений с инстинктивным знанием о том, как должен работать мир. Не получив никакого образования, он был равнодушен к идеалам цивилизации и культуры; безнравственность людей поражала его на куда более глубоком и примитивном уровне. Насилие, которое они с такой легкостью применяли по отношению друг к другу, противоречило самой природе социальных животных, разумных или нет. Порознь люди никогда не возвысятся, ничего не достигнут и не смогут идти по пути прогресса. Даже ненависть к общему врагу не могла сплотить их. Она могла бы привести хоть к какому-то подобию согласия и развития, но жители города не способны были и на это. Их жизнью управляло лишь эгоистическое желание красть у ближних своих и убивать.
Ночной Призрак размышлял об этом, сомкнув руки на горле вырывающегося человека. Эта ночь была такой же, как и все прочие, и ему предстояло пролить кровь грешников.
— Пожалуйста… — прохрипел человек.
Он был стар, что лишь ухудшало дело. Ночной Призрак невольно задумался о том, сколько лет этот старик сосал деньги, кровь и жизнь из горожан. Он занимал самую вершину преступной пирамиды и осквернял все, что находилось внизу.
