колеса. А за десять секунд никто и не сообразит, что это он, Санька из кустов стреляет. Чай, не из ружья, не из автомата. Мало ли зачем на чуть-чуть зашел в кусты пацан, особенно перед дальней дорогой.
Правда, жучары, по словам Корнейки, будут готовы к чему-то подобному. Так это подобному, но не к конкретной Санькиной атаке из кустов.
Мать давала наставления, больше по привычке. Слушаться старших не баловаться, в речке на глубину не идти. Потом вдруг замолкала, вспоминая, что Санька с Корнейкой, как-никак, режиссера задержали.
Тут же вспомнили про Джоя а вернее, про его хозяина, Малкова. Мать велела пойти, попросить разрешения взять собаку с собой. Письменного разрешения. Вот как подействовали бумажки крепкоселов.
Хорошо, к Малкову, так к Малкову. Поскольку ехать в лагерь они не собирались, то и разрешения спрашивать было вроде бы и ни к чему. Тут он промахнулся, признал Корнейка. Нужно было накануне спросить, заранее. Правда, пацан на то и пацан, способен по малолетству и разгильдяйству просто забыть.
– Ну, а сейчас зачем? Тем более, что грозная сестра (называть длинно «Диана Васильевна надоело) все равно видела их в лицо и, конечно, рассказала обо всем жучарам с поджучарниками.
– Могла и не рассказать. Сложные у них отношения. Сегодня союзники, завтра враги. А то, бывает, одновременно и союзники, и враги.
Малкова дома не было: ни на звонок, ни на стук в калитку не отзывался. Ничего странного – поехал сено косить. Или ещё какие-нибудь нашлись дела. Коров держать – не в конторе работать, а помимо коров у Малкова были и овцы, и птица, и кролики.
На всякий случай Пирог толкнул калитку. Та открылась. Не водилось такого за Малковым – уходить, оставив дверь незапертою. Оно, конечно, Норушка – не Чирки, люди здесь честные, но натура Малкова считала, что крепкий замок никогда не помешает. Тем более, что и чирковскому в Норушку путь не заказан, соседи, как-никак.
А вдруг что случилось? Сердце отказало, или ногу в погребе сломал, или… Нужно посмотреть. Тем более, они Малкову вроде как и не чужие, собаку учат.
Прошли во двор. Хоть и один вел хозяйство Малков, а порядку – на троих хватило бы. Никакого повседневного мусора, не говоря уже о мусоре долговременном. Деревья в саду свежевыбелены, да что деревья: конура Джоя покрашена наново! А конура у него – с курятник.
В курятнике, кстати, тоже порядок: птица здорова, напоена, накормлена. Значит, отлучился Малков недавно.
У дома тоже все с виду хорошо: окна закрыты, стекла целы… Санька, если честно, боялся не сколько сердечного приступа Малкова, сколько бандитов. Даже не чирковских, а вообще. Прослышат, что где-нибудь есть зажиточный хозяин, приедут, вломятся в дом, начнут деньги требовать, все отдашь – а им мало. До смерти и запытают. Не выдумки, об этом постоянно в телевизоре говорили. А Малков хозяин зажиточный, недаром ему сторожевая собака нужна.
Джой шёл по двору шагом собственника, да так оно и было: прожил он в этом дворе подолее, чем у Саньки. Понюхал то одно, то другое, поднялся на ступеньку крыльца и лапой толкнул дверь.
Та открылась.
Джой оглянулся, гавкнул коротко, мол, не отставайте, и вошел внутрь.
Хм… Что ж… Они и у крыльца постучали, позвали Малкова и только затем
поднялись по ступенькам.
Никаких следов взлома. Он, собственно, и не знает, какие они, следы взлома, но если нет никаких следов, значит, следов взлома тоже нет.
Сени, как сени. Горница, как горница. Чистота и порядок просто замечательные. Но где хозяин? Вдруг отлучился к кому-нибудь в двух-трех домах отсюда, сейчас вернется, застанет непрошенных гостей и… То есть стрелецким нутром Санька чувствовал, что никакого «и» не будет, Малков на них не рассердился, а все равно неудобно. В чужой дом без приглашения идти – словно в чужую душу заглядывать. Неприлично.
Джой походил-походил по горнице, двинул в сторону кухни. Это понятно, для собаки кухня – главное помещение. Пошли на кухню и они. Летом дома не готовят, пользуются той кухонькой-пристроечкой, что в саду, и потому никаких кулинарных запахов не было. Пахло лишь – и то едва, для стрелецкого носа – полиролью, той, что мебель чистят, а кое-то и пьет из экономии. Но Малков явно не пил. Мебель у него, действительно, блестела и попахивала именно полиролью. Старая мебель, тяжелая, основательная, дубовая. Такая, если новая, модная, больших денег стоит, просто огромных, потому как издалека везут из Канады или Швеции. Нашу из опилок прессуют.
И посуда на кухне тоже была в полном порядке. Опять же старая посуда, чугунные горшки да сковороды. Санька недавно видел рекламу сковородки, артисты-рекламисты радостно обещали, что она целых пять лет будет служить. Ха, пять лет… Малковские сковородки пять веков могут служить, и ни капельки не изменятся. Что им станется, чугунным-то?
А кухня большая, как ей и положено. В городских квартирах не кухни, а крохотулечки, повернуться негде, все бочком, впритирочку.
Джой принюхивался к полу, на котором лежал половичок, потом стащил его в сторону. Ага, ясно, здесь люк в подпол. Большой погреб во дворе, но зимой за каждой мелочью во двор ходить и хлопотно, да и погреб выстудишь. А в доме очень удобно хранить то, что всегда должно быть под рукой. Тактические запасы в подполе, стратегические в погребе, говорит отец.
Джой заскреб лапой по крышке люка.
Ну, если здесь – как в газовом колодце будет, то – совсем нехорошо. Но нет, вид у Джоя другой. Серьезный, но не напряженный.
Корнейка же выглядел красным, как спелое яблоко.
– Ну и дубина же я, братцы, – сказал он Саньке и Пирогу. – Полная дубина, беспросветная.
– Самокритика, это полезно, но хотелось бы подробностей, – сказал Пирог.
Вместо ответа Корнейка взялся за кольцо и поднял люк. Оказалось, в доме есть межпольное пространство в тридцать сантиметров, а там ещё пол и ещё люк. Очень правильно – в смысле теплоизоляции и сырости.
Корнейка открыл и второй люк. Приставная лестница вела в глубь, где было темно – но не сыро, не затхло.
Спустились вниз – кроме Джоя, конечно. Тот и не хотел спускаться. Ему и наверху хорошо.
Глаза к полутьме привыкли ещё во время спуска. Хороший подпол. Глубокий, в четыре метра. Стены – кирпичные, кладка ровненькая. Никакой сырости, плесени, подтеков. И пол опять же не земляной, а кафельный. Кафель старый, кое-где на кафелинах дата стояла – «1902 г., Шмидт и сыновья». Не зря свою фамилию ставил фабрикант – ни одна плиточка не раскололась,
