захочу!
– Давать комментарии, жалобы, предложения. Все приветствуется.
Костров спускается еще ниже, снова тянет под коленки, и я наконец понимаю, в чем там собрался практиковаться мой ботаник. Я до последнего не верила, но да, я сейчас узнаю кое-что про оральные ласки. Точнее, стану подопытной в очередном эксперименте.
Ему и правда интересно, он будто рад, что дорвался до меня, а я волнуюсь, потому что слабо представляю, как правильно. Я ничего про это не знаю. Мое убеждение: куннилингус – это событие. Важное. Нужно морально готовиться. Это что-то нерядовое, особенное, скорее всего из порно.
Просто все вокруг говорили, что это круто. А мне казалось, что я чего-то не понимаю. Ну так я поняла. Просто не нужно было суеты.
Костров, видимо, действительно изучил вопрос, и, очевидно, информация не засекречена. Могу себе представить, что это для него просто, как математическое уравнение.
– Как ты… догадался? – На последнем слове я взвизгиваю.
Чувствуется, что это у него впервые, но именно поэтому он и не кажется самоуверенным: прислушивается к приглушенным вздохам и не боится ошибок. Несколько раз отрывается от меня, изучает реакцию – это сбивает, но не критично. Эти паузы, напротив, как-то по-особенному волнуют, будто я чувствую, что мои ощущения во время процесса важнее для него, чем конечная цель.
Костров не боится быть ниже: между ног. Мне кажется, его даже не интересует мой оргазм. Возможно, он начал еще в ванной, чтобы я уже получила свое, – на случай, если ничего не выйдет.
Никогда еще я не чувствовала себя настолько за-любленной. Одно это дает Кострову плюс сто очков. По коже мурашки.
Мои руки сами собой тянутся к волосам. Его пальцы крепко держат мои бедра, потом скользят по животу к груди, и я чувствую, что я вся – от макушки до пяток – принадлежу этому голодному до моих стонов существу.
– Не могу больше!
Я хочу его слишком сильно. Приподнимаю бедра, он за мной, – это напоминает борьбу за удовольствие. Пальцы Кострова присоединяются к языку, чтобы высекать из меня все новые искры. Это хорошо, очень хорошо, но мне мало. Хочу больше.
Мне кайфово, но прямо сейчас я думаю о том, что, если кончу во второй раз, отключусь. Мне может потребоваться много времени, чтобы прийти в себя. Не хочу его терять.
– Пожалуйста, Костров. Можешь…
Он в последний раз проводит языком, садится и нависает надо мной с совершенно довольной пьяной улыбкой.
– Что?
– Хочу тебя. Можно?
– Разве я не твой?
Это не романтическое признание. Он не понимает смысла моих слов, а у меня от этой фразы так сильно екает сердце, что я всерьез опасаюсь, переживет ли оно, бедное, эту ночь. Меня охватывает буря протеста.
– Да что ж ты такой милый, Костров!
– Я милый?
Мы оба садимся, оказываемся лицом к лицу и не сговариваясь тянемся друг к другу: Костров гладит мои волосы, я – его скулы.
Я веду по напряженной шее, по груди вниз. Смотрю ему в глаза и ловлю в них настороженность и подозрение. Забираюсь на его колени и крепко обнимаю.
Он – мой, и это так остро ощущается особенно сейчас, когда крепко прижимаю его к себе, ерошу торчащие во все стороны волосы. Он – моя исполнившаяся мечта о жизни в гармонии, о любви как в самом красивом кино. Космический Костров.
– Что… мне делать? – Он щурится.
Я приближаюсь и мягко, медленно его целую.
Тимур сам тянется к моим бедрам. Мне нужно лишь опуститься.
Взрыв.
Это оказывается очень глубоко и неожиданно хорошо. Костров откидывает назад голову. Вырывается стон, я жадно его хватаю. Его руки сжимают мои ягодицы, притягивают ближе снова и снова. Мне даже не нужно ничего делать, и это удивительное сочетание: быть сверху и быть под чьим-то управлением.
Кайфую. И рассыпаюсь.
Очень быстро, за несколько движений, рассыпаюсь, а потом, повиснув на плече Тимура, чувствую, как мы оба падаем-падаем-падаем. Мне нужно отдышаться, а он дает мне эти блаженные секунды, покрывая попутно поцелуями мои раскрасневшиеся щеки.
Костров валится на спину, переворачивается, подминает меня под себя. Челка падает на лоб, придавая ему такой небрежный, усталый вид. Мы несколько раз ловим дыхание друг друга, несколько раз друг в друга погружаемся. Несколько раз целуемся, а потом все заканчивается, и остается только лежать и обниматься. Долго-долго-долго.
Костров гладит мои плечи и спину, прижимает к себе. Я думаю, что он улыбается, просто обязан улыбаться. Но, когда приподнимаюсь, чтобы посмотреть на него в последний раз за эту ночь, оказывается, что он спит. Пальцы уже почти замерли на моих плечах.
Он кажется беззащитным и настолько моим, что я не могу сдержаться и сжимаю его так крепко, как могу. Чтобы знал, насколько сильно он мне нужен.
– Ребра сломаешь, – бормочет он мне в волосы.
– Заслужил.
– Чем?
– Нельзя быть таким хорошим.
– Я хороший? – Он так сонно и тихо шепчет, что я еле слышу. – Или милый…
Я решаю не отвечать. Слушаю сердцебиение, поглядываю на его фитнес-браслет: пульс замедляется, замедляется. Костров все-таки засыпает. А потом переворачивается на бок и крепко обнимает меня, словно мягкую игрушку.
Глава 35
– Ты куда?
– Воды попить.
– Я принесу, тоже хочу. – Встаю с кровати и иду на кухню.
Ася валяется, раскинув руки и ноги на смятой простыне. Волосы всклокочены, губы припухли, лицо в красных пятнах, испарина на лбу, но она улыбается так широко, будто спать сегодня совсем не планирует.
Лискина вскочила час назад не то от плохого сна, не то просто так, и тут же проснулся я. Почему-то довольный. Почему-то, несмотря на усталость, сразу захотелось Лискину зацеловать, и после первого же поцелуя все стремительно закрутилось, переходя в очередное сражение.
По итогу она распласталась на кровати и выглядит удовлетворенной, но еле живой, а я готов пробежать марафон, несмотря на то что солнце еще не встало. Я решительно не готов оторваться от девушки, лежащей в моей постели. Как же хорошо, что она не попалась мне в восемнадцать, тогда, на первом курсе! Я бы ни за что не начал работать и даже, скорее всего, учиться.
Смотрю на нее из коридора уже со стаканом воды в руке, а она разглядывает тени на потолке и то и дело смеется сама с собой как безумная.
Она в моей постели.
Она в моей постели, и ей это чертовски нравится. Она и не думает сбегать. Она сама меня целует – просто от скуки, словно вспоминает, что давно этого не
