ответил:
– Этого китайца, господин сенатор, только с колосниками на ногах можно будет послать к тому осьминогу! Сколько я его знаю, он ни разу глубже, чем по пояс, в море не заходил!
Чжоу Чан махнул рукой на болтливого боцмана, что-то сказал японцу и отошел от рубки, подальше с глаз сенатора, словно и в самом деле опасался, как бы тот не послал под воду…
Когда Карл первым поднялся на яхту, оделся и встал рядом с Кугелем, Отто со шлюпки попросил боцмана:
– Майкл, спусти мне страховой конец покрепче!
– Осьминога вязать, господин сенатор? – весело отозвался боцман, сбегал на ют, взял моток веревки, свесил конец в шлюпку.
Отто с заметным усилием поднял обе сетки со слитками в шлюпку, привязал к проушинам конец веревки, махнул рукой.
– Поднимай!
Майкл потянул обвисшие сетки вверх, а Дункель видел, как у боцмана постепенно кривился рот от усилия, а еще больше, похоже, от удивления, готового перерасти в восторг.
– Ого-го! – с выдохом проговорил боцман и вдруг просиял лицом. – Не похоже, господин сенатор, что это ливер от убитого осьминога! Начинка больно тяжеловатая!
– Можно подумать, Майкл, что ты каждый день таскаешь из моря этот ливер и точно знаешь, сколько он весит! – пошутил Карл, опираясь левой рукой о мачту, у которой он стоял рядом с Кугелем.
– Осторожнее, Майкл! Не дергай сетки рывками! – предупредил Отто, и голос у него от напряжения даже завибрировал: как поведут себя матросы, когда перед глазами бухнет на палубу в слитках завораживающее золото?!
Послышался глухой и мягкий стук. В наступившей, словно в глубинной океанской, тишине боцман развернул зеленью облепленные сетки, и на солнце блеснул благородный, но страшный своей магической силой желтый металл.
Никто из бывших на яхте, даже баронесса Марта, не смогли удержать вздоха удивления. Золото! И такой кучей! Его и здесь уже на всех предостаточно, чтобы сделать экипаж яхты богатыми и счастливыми, а сколько же осталось еще там, во владениях щедрого – по всему видно это! – к господину сенатору Посейдона? Сто, двести, а может, тысяча таких вот увесистых золотых «поросеночков»?!
– Никогда бы не поверил…
– Чему бы не поверил, Майкл? – улыбаясь, переспросил Карл, в душе радуясь, что матросы, похоже, спокойно приняли появление на яхте первых слитков золота.
– Что такое возможно наяву, а не в романах про сокровища. Роберт, укуси меня за палец, чтоб я проснулся, – и Майкл протянул рулевому левый мизинец. Тот, не долго думая, цапнул его зубами, боцман взвыл, а матросы дружно покатились со смеху. – Ой, дьявол! Я же пошутил, а ты, как щука зубастая, – хвать без разбору что ни попадя!
– А я принял это как приказ! Прости, Майкл, но в следующий раз не спи при исполнении служебных обязанностей!
Отто Дункель, весьма довольный поведением команды, поднялся на яхту, и матросы отошли от сеток, понимая, что это не их желанная добыча. Поймав взгляд Майкла, в глазах которого еще не остыл лихорадочный желтый блеск, он вдруг рассмеялся, шагнул к боцману и хлопнул его по плечу так, что Майкл – а он был не из слабых в коленях! – даже присел. Но присел боцман не только от тяжести руки сенатора, а и от слов, сказанных им вслед за этим дружеским жестом:
– Клейнер Манн, зас нун? – Увидел, что у боцмана округлились глаза, заговорил по-английски: – Майкл, я предупреждал тебя, что каждого награжу за примерное исполнение обязанностей во время нашего путешествия? Не так ли?
– Да-а, господин сенатор, предупреждали… И я им всем, – кивок в сторону матросов, – о том же передавал…
– Ну вот, братцы, – Отто повернулся лицом к матросам, которые с напряженным вниманием слушали его слова, – теперь вы сами видите, почему я не взял тех китобоев на яхту. Уже сейчас или назавтра, когда мы поднимем все золото с затонувшего корабля, они перестреляли бы нас. Всех до одного, чтобы никаких свидетелей не осталось! За вашу отличную работу я награжу вас достойным образом, чтобы впредь вы не испытывали никакой нужды… Майкл, возьми и вручи каждому из матросов по слитку. Им первая добыча. Остальное поднимем завтра, будем работать до тех пор, пока у Посейдона не станет меньше одним подводным кладом. С него довольно тех сокровищ, которые лежат на морском дне в иных, нам неизвестных пока что местах!
– И-и-ей! – прицокнул Есио Кондо, когда счастливый до легкого помешательства Майкл опустил ему на протянутые руки золотое, холодное от морской воды «тельце».
Чжоу Чан, приняв подарок, опустился на колени и поцеловал палубу Богом отмеченной, не иначе, яхты. Роберт словно не поверил своим глазам. Приняв золото, качнул его на ладони, будто взвешивая, растерянно поклонился Дункелю, потом неожиданно расцвел в улыбке, лихо взлохматил шикарную шевелюру и с вызовом крикнул в северную часть океана:
– Ну, господин генерал-губернатор! Теперь посмотрим, что ты скажешь, когда подкачу я к твоему парадному крылечку на шикарном красного цвета авто!
Джим растянул в улыбке толстые губы, сверкнул большими черными глазами, потом неожиданно поднял двумя руками слиток над кудрявой головой и с замысловатыми телодвижениями, исполняя какой-то африканский ритуальный танец, прошелся кругом около рубки. И только снова очутившись перед Дункелем, поклонился сенатору в пояс.
– Да ты артист, Джим! – засмеялся Отто, сам довольный тем, что так удачно пришла ему мысль задобрить команду именно такими подарками. – Кто следующий?
Клаус Кинкель принял золото с лицом бесстрастного фельдфебеля, который принимает железный крест из рук маршала, осознавая, что это награда не столько за прошлое, сколько задаток за будущие услуги. Принял, поклонился и отошел к рубке, уступая место механику.
Степан Чагрин принял слиток от боцмана настороженно. Начитавшись еще в школе рассказов Эдгара По, он как бы опасался неожиданного и смертельного «укуса» этого самого бесценного подарка… Только на миг он поднял глаза на Отто Дункеля, словно хотел проверить, что же таится у сенатора там, в глубине души, но увидел радушную улыбку щедрого сенатора, опустил голову в полупоклоне и повернулся, чтобы отойти подальше от этого страшного человека с таким красивым и привлекательным лицом.
«Никакого каторжанина Айртона! Это он, Русский Медведь, бросал камни со скалы! – обожгла мозг Дункеля неожиданная догадка. – Только он, русский, мог отважиться на этот отчаянный шаг. Только у него сохранился в душе тот запал ненависти, который хранит в себе почти каждый фронтовик, потерявший на войне брата, отца или верных товарищей…» Рука сама по себе потянулась к карману куртки, чтобы выхватить пистолет и всадить пулю в ненавистный затылок, подстриженный короткой стрижкой: механик первым из матросов пошел к себе в кубрик. Нечеловеческого усилия стоило Дункелю
