товарищ из социалистической партии под давлением горожан, рвущихся на выходных за город и к озерам, основал общество по обеспечению свободного доступа к воде – в конце концов, это право, закрепленное в конституции, как значилось в его подстрекательском, популистском заявлении, – и перетянул на свою сторону местные власти, правительство Баварии и всего государства. И именно луга у озера решили занять под территорию для купания и принятия солнечных ванн. Когда хозяин воспротивился, участки, не церемонясь, конфисковали. Хозяина захват его собственности поверг в шок. Он такого не ожидал, считая, что имеет исключительное право распоряжаться ею. В конце концов, в демократическом обществе собственность находится под защитой, так всегда утверждалось, а диктатура осталась в прошлом. Не говоря уже о том, что власти, наложившие арест на имущество, были целиком и полностью в руках христианской партии, которой хозяин отдавал голос на каждых выборах. Это была партия землевладельцев и свободных предпринимателей, но именно ее представители попрали право собственности так дерзко и бесцеремонно, будто живут при коммунизме. Он отправил множество прошений в соответствующие инстанции, но это не помогло. Ему объяснили, что в Баварии партия ориентирована не на христианско-демократические ценности, а скорее на христианско-социалистические. Именно такое различие проявилось в случае с лугами, собственность накладывает обязательства – так написано в конституции, – и эти обязательства он должен выполнять и гордиться этим.
Такой объем информации о государственном устройстве оказался слишком велик, и хозяин не смог переварить его.
Он сделал то, чего никогда прежде не делал: уселся в собственном трактире и выпил литровую кружку пива. «Собственность обязывает? – думал он, делая третий глоток. – Вот значит как. А почему именно моя собственность?»
Луга на берегу стали общественными и были переоборудованы в зону отдыха. Полученной компенсации хватило на полный ремонт усадьбы на озере. Это правда. Однако на приданое или расширение усадьбы денег уже не осталось. И самое главное: всю эту историю с лугами ему навязали. Даже ремонт. Если бы он отнес деньги в банк, как намеревался, пришлось бы платить налоги, и это съело бы половину суммы. Больше всего хозяина унизило признание его, по сути, недееспособным через лишение прав и навязывание обязанностей. В голову ему вдруг стали приходить странные мысли. Он думал о бомбах и похищениях, о коктейлях Молотова и зажигательных смесях – в конце концов, в те дни такие слова часто встречались в газетах, в том числе в той, которую он читал.
«Подобного со мной еще не было, как же так вышло? Не может быть, чтобы дело было во мне. Наверняка это как-то связано с государством или общественным порядком».
В тот же день он пошел к священнику и исповедался в дурных помыслах. Тот велел ему десять раз прочесть «Отче наш». Пастор также сказал, что предоставленная Панкрацу возможность, следуя Нагорной проповеди, сделать что-то для менее обеспеченных ближних – настоящая Божья благодать.
– Оно, конечно, так, – ответил хозяин усадьбы на озере, – но люди, которых Иисус накормил, выглядят на картинках весьма почтенными, как святые, с густыми бородами и длинными шерстяными пальто, накинутыми, словно попоны на лошадей зимой. А поглядите на сброд, который топчет мои луга: все до единого голые. У одних белая, рыхлая плоть. Другие похожи на ободранных кошек по осени, тощие и бледные. У прибывших из соседнего города лица выжидательные, как у маргиналов, а сами они вялые, изнуренные, будто бродяги, наконец нашедшие себе местечко. Мне дурно становится, когда я на все это смотрю. Неужели такое возможно? Когда я вижу, как они шатаются по моим лугам и якобы отдыхают, мне кажется, что землю у меня украли бродяги и бездельники, безработные и босяки. Я не могу думать, что одарил святых из Библии!
Так хозяин охарактеризовал быстро развивающийся рабочий класс, которому привычно не доверял.
– Не греши, – предостерег священник, подняв указательный палец, который, как показалось хозяину сквозь решетку в исповедальне, светился белым огоньком, будто крохотная пасхальная свеча, – то, что делаешь одному из сих братьев Моих, ты делаешь и Мне.
Наконец хозяин признал это. Он был верующим. Ветхий и Новый Заветы были его Библией. Эти люди и впредь казались ему омерзительными и отталкивающими, но после исповеди злость к ним чудесным образом улетучилась, уступив место холодному недоверию к властям. Панкрац понял, что полагаться можно только на себя и что власти всего лишь действовали под давлением большинства, а не согласно секретным договоренностям за закрытыми дверями, как раньше. Бургомистр ему ни слова не сказал. Демократия и его низвергла до уровня простого охотника за голосами. При встречах с ним хозяин держался холодно, любезно и отстраненно, не выказывая упрямства или злопамятности.
Однако на короткое время укрепившаяся было в нем радость жизни окончательно иссякла под влиянием других, семейных, дел.
В стране началось брожение. Существующие ценности подвергались сомнению. Молодые требовали от старшего поколения ответа за давно минувшие времена, когда эти самые молодые еще не родились или были самое большее младенцами. Одновременно под вопрос ставились веками существовавшие законы о том, как отдавать и принимать, об исконном распределении труда и собственности. В университетах возникали коммунистические кружки, которые несли зачатки непокорства, протеста и уже открыто выражаемых желаний, высказывались и расходились по всей стране еретические мысли. Буяны забрасывали полицейских камнями и поджигали супермаркеты и редакции газет. Благоговение и покорность по отношению к властям и авторитетам сменились непочтительностью, глумлением и зубоскальством. Длинноволосые черти в человеческом обличье бесстыдно сожительствовали и производили на свет потомство, высмеивая порядок и закон. Государство, казалось, превратилось в посмешище.
Так, во всяком случае, представлялось издалека. Зеедорф все еще находился в некотором удалении от центров всего этого непотребства.
В своих детях хозяин усадьбы на озере еще не видел признаков заразы. Он следил за ними внимательно, но без подозрительности. Слишком велико было его доверие к уважаемым школам и монастырским интернатам. Толстые стены, за которыми осуществлялось воспитание в христианском духе и закладывались основы для будущей жизни добропорядочных граждан, не преодолеть нездоровым городским студенческим настроениям, наверняка возникающим под влиянием тлетворного американского стиля жизни и, соответственно, стремления всё подгрести под себя. Так, во всяком случае, считал хозяин. В этом он не сомневался, и тем необъяснимее для него стало ослабление в детях страха Божьего. Панкрац со временем заметил, что, рассказывая о жизни в интернатах, они допускали насмешки и выражали непочтительность к монахам и послушницам. Дети перестали молиться перед едой. Когда он сам, жена и сестры приступали к этому ритуалу, молодежь хваталась за ножи и вилки, накладывала еду на тарелки. Глядя на
