его; невозможность свести концы с концами[1199]. Ричард Бентли, его издатель, внезапно засмущался, когда речь зашла о гонораре. По прошествии года с лишним Массон рассудил: «Разумно было бы приступить к выяснению наших финансовых отношений. Я не получаю ответов на свои обращения и снова довожу это до вашего сведения»[1200]. Бедность ставила его в позу смиренного просителя. Однажды, сев за письмо, он начал его со слов «приношу свои извинения», зачеркнул их, написал «извиняясь за…», зачеркнул и это, после чего, плохо скрывая негодование, пришел к формуле «…с просьбой меня извинить (если в ней есть необходимость)»[1201].
В 1844-м, после многих лет тревоги от общения с дамами в возрасте менее нескольких сотен лет и еще не лежавшими в земле, Массон внезапно женился. Его избранница, Мэри Энн Килби, взяла фамилию, которую он придумал для себя когда-то в Индии, и стала Мэри Энн Массон[1202]. Он не сразу преодолел свою застенчивость во всем, что было связано с интимной жизнью, и первый их ребенок появился на свет только в 1850 году. Это был мальчик, Чарльз Льюис Массон. В 1853 году родилась дочь, Аделаида Массон. Семейная жизнь в предместье давалась Массону нелегко. При попытках писать он был вынужден вывешивать большую табличку, на которую вряд ли кто-то обращал внимание: «Прошу соблюдать тишину!»[1203]
Порой Массон садился в омнибус и ехал из своего Эдмонтона за 14 километров, в центр Лондона. Выйдя на остановке «Холборн», он сворачивал за угол и оказывался перед Британским музеем. Там он сиживал в читальном зале, полном книг, в обществе голодных ученых из числа лондонских интеллектуалов низшего сословия, а также прогуливался по галереям. Даже в Лондоне ему трудно было сбежать от тени Александра. Одним из самых высоко ценимых экспонатов в коллекции Британского музея был саркофаг фараона Нектанеба II[1204]. Когда его раскопали, многие приняли его за саркофаг самого Александра[1205].
С наступлением сумерек Массон нехотя покидал музей, опять садился в омнибус вместе с мелкими клерками и служащими контор и долго ехал обратно домой.
Ему всегда снилось одно и то же: его старый дом в Кабуле и летние фрукты Афганистана. «Можно ли забыть счастье тех мест? – грустно вопрошал Бабур, первый император Моголов, тоскуя по своему любимому городу. – Недавно мне привезли дыню из Кабула. Разрезав ее и вкусив, я испытал непередаваемое волнение. Каждый съеденный кусок сопровождался рыданием»[1206]. Бабур скучал по своим кабульским садам. Массон проводил в этих садах, давно разрушенных и заросших, радостные летние вечера, вдыхая густой аромат роз, наблюдая за игрой в чехарду, слушая певцов и рассказчиков. Теперь, зябкими лондонскими зимами, Массон вспоминал песни на сладостные и грустные стихи Хафиза, которые сам он пел в замках и в городах на краю света:
Любовь научила меня говорить
И с той поры
Каждое сказание,
Каждое мое слово
Разносится по всему миру.
Но не называй меня мудрецом,
Не называй блестящим
Или истинным.
Я знаю себе цену.
Слишком хорошо знаю я Хафиза.
Он не знает ровным счетом ничего.
Массон так и не вернулся в Афганистан.
Он умер 5 ноября 1853 года от «неустановленной болезни мозга»[1207]. Вряд ли в английском языке можно найти что-либо ближе к понятию «потос».
Людям, открывающим затерянные города, не уготованы затерянные могилы. Генрих Шлиман, раскопавший древнюю Трою, и поныне парит над Афинами. Его гробница – главная на Первом кладбище города: это неоклассическая стилизация под один из храмов Акрополя. Перед «храмом» Шлимана высится его бюст с изображениями, живописующими его раскопки: сам Шлиман в широкополой шляпе, с «Илиадой» в руке, грузит в тачку свои драгоценные находки. Этот мавзолей превратился в одну из самых причудливых достопримечательностей Афин. Наверху гробницы высечено на древнегреческом языке послание археолога миру: «Шлиман Герой».
Генрих Шлиман любил небылицы даже больше, чем Чарльз Массон. В наши дни ученые делятся на тех, кто считает его просто лжецом, и тех, кто называет его «патологическим лжецом»[1208]. Он надул Ротшильдов, отгружая партии золотоносного песка[1209]. Он сочинял страшные отчеты про то, как выжил при Великом пожаре в Сан-Франциско в 1851 году, хотя тогда не приближался к Сан-Франциско даже на пушечный выстрел[1210]. Найдя в Трое тайник с золотом и ценными предметами, Шлиман назвал его кладом Приама по имени мифического царя Трои (находка не имела никакого отношения к Приаму). Диадема и кое-какое золото стали «драгоценностями Елены» (Елена тоже была совершенно ни при чем). Шлиман увешал драгоценностями свою жену Софию и поставил ее перед фотокамерой; эта фотография стала легендарной.
Шлиман не слишком церемонился при раскопках. Он предпочитал динамит. Подобно Баграму, Троя была многослойной – город, возведенный поверх других городов. Шлиман был уверен, что древнейшие, самые нижние слои представляли собой гомеровской город, и подрывал все, что лежало выше, чтобы до него докопаться. К несчастью, древнейшие слои Трои принадлежали к бронзовому веку и были на 1000 лет старше того периода, когда могла бы случиться историческая Троянская война. То была серьезная ошибка, как если бы начало правления королевы Виктории отнесли к 2837 году вместо 1837-го. Ныне Шлимана славят как первооткрывателя гомеровской Трои, хотя на самом деле он ее разрушил. Слои, лежащие ближе всего по времени к городу Гомера, были превращены им в пыль и руины.
В современном Новом музее Берлина маленькая бронзовая голова Шлимана водружена на почетное место. Забыта его украденная диссертация. Отметена вся его ложь и склонность к грабежу. Золото Трои по-прежнему называется кладом Приама. На стене по-прежнему красуется фотография Софии Шлиман в бриллиантах. Галереи называются не «Троя», а «Троя Шлимана».
Многие героические истории археологических открытий – это в то же время истории надувательств. Каждый год больше миллиона туристов стекается в Кносский дворец на Крите, где обитал Минотавр, страшный получеловек-полубык из древнегреческой мифологии, в невероятный лабиринт Дедала. Никто не говорит туристам, что все это создал не Дедал со своими мастерами, а сэр Артур Эванс с бригадой работников в XX веке[1211][1212]. Оригиналы там вряд ли отыщутся. Как написал Ивлин Во, Эванс и его люди «были окрылены жаждой реконструкции и мечтой покрасоваться на обложке журнала Vogue»[1213]. Минойский дворец – это шедевр ар-деко из армированного бетона[1214].
Эванс – еще одна великая звезда археологии, прославляемая во всем мире за его открытия. Редко упоминается другое – что многие его мастера работали в две смены: они то восстанавливали минойские
