свои слова в золото. Увы, литературная алхимия, как и любая другая, на самом деле сложнее, чем может показаться на первый взгляд. При всей ценности материала, при всей тщательности работы с ним, при осторожном выборе слов для заклинания результат чаще всего оказывается плачевным. Книга Массона вышла из печати осенью 1842 года. Его «Повесть о всевозможных путешествиях» (Narrative of various journeys) имела мало сходства с той книгой, которую он представлял себе и которую столько лет ждали его друзья. Его «алхимия наоборот», способная ввергнуть в отчаяние даже мистиков Кабула, превратила чистое золото приключений в обычную грязь.
Целых десять лет воображение помогало Массону выживать: его истории обращали подозрения в сердечность, сомнения – в доверие. Истории кормили и одевали его в самых диких уголках планеты. Они извлекали золото из земли, они привели Массона в затерянный город. Но теперь его слова утратили былую силу. «Полное отсутствие у автора воображения, – сетовала The Times, – делает его путешествия скучными»[1174].
Перед носом у Массона одна за другой захлопывались двери. Ост-Индская компания отказалась рассматривать вопрос о выплате ему какого-либо возмещения за противозаконное заключение в Кветте[1175]. «Мы рады оправданию мистера Массона, – писала компания генерал-губернатору Индии, – но мы согласны с мнением, что ему не положена компенсация»[1176]. (Джефсон, друг Массона, не сомневался, что Ост-Индская компания поступит правильно[1177]. Правда, на Рождество 1844 года выяснилось, что сам «Джордж Джефсон, Бэнкшелл-стрит, Калькутта, бывший владелец фирмы “Джефсон и Компания”», содержится в «тюрьме в Калькутте» за невыплаченные долги и просит о снисхождении[1178].)
Один из друзей Массона обратился в Британский музей с письменным предложением: раз музей разбирается со своей Азиатской коллекцией, то не следует ли его «попечителям пойти навстречу публике и найти применение для весьма достойного, замечательного человека, Чарльза Массона»:
Поскольку он находится в Англии, посвящая все свое время и помыслы одной цели и изучению немногих поврежденных предметов [монет], возвращенных по его ходатайству Ост-Индской компанией, ему удалось восстановить доклады, прочитанные ранее в Азиатском и, полагаю, других обществах. Знакомые с ним люди сходятся во мнении, что в знании древних монет этой части Арии [современных Афганистана и Пакистана] и вообще ее древней истории равных ему нет во всей Англии.
Если Британский музей сочтет возможным привлечь его ныне к работе, то, уверен, мистер Массон будет ему чрезвычайно признателен. Если нет, то, смею настаивать, это следует сделать. Я не прошу об услуге для мистера Массона, потому что обратиться к лучшему из знатоков – не значит оказать ему услугу. При этом, насколько мне известно, положение мистера Массона сейчас не из лучших, его единственный источник средств – жалкая пенсия… Он чрезвычайно скромен, что в наше время редкость, и занимается наукой единственно ради собственного интереса[1179].
Ответ музея был краток: «В услугах мистера Массона не нуждаемся»[1180].
С тех пор как Массон (тогда – рядовой Джеймс Льюис) впервые натянул мундир Ост-Индской компании, он знал одно: сильные мира сего не любят, когда их силу ставят под сомнение[1181]. Книга Массона грешила именно этим: его надежда, что «те, кто так своевольно злоупотребил вверенной властью, чья безумная опрометчивость превратила страну в руины войны, должны публично поплатиться своей репутацией»[1182], не разделялась в гостиных британского высшего света. «Он [Массон] пишет, что сэр А. Бёрнс с позором бежал из Кабула, – негодовал брат Бёрнса Дэвид. – Я бы спросил у мистера Массона, при каких обстоятельствах сам он бежал из Бенгальской артиллерии?»[1183]
Массон опоздал. Он клеймил войну в Афганистане и людей, развязавших ее, когда война была еще популярна, а люди эти ходили в героях. Но книга его вышла уже после войны и похорон погибших: теперь она воспринималась как сварливая критика задним числом. Тон британской прессы изменился после того, как Макнахтену отрубили голову. «Мы напоминали англичанам об ужасных итогах их действий в Индии, – писали в The Times, когда до Лондона дошли вести об афганской катастрофе. – Мы предостерегали их, что все это ненадолго, что происходят общенациональные восстания, с которыми не шутят»[1184]. Суждения Массона были, разумеется, пророческими: он предчувствовал приближающуюся беду. Но никто не пожелал его услышать.
Историки отмахивались от Массона как от «одного из первых мелких участников великой драмы в Центральной Азии, видя в нем разве что фонарщика, осветителя сцены, одного из тех, кто суетится, прежде чем поднимется занавес, и срывает жидкие аплодисменты зрителей, готовящихся хлопать весь вечер»[1185]. Дж. А. Норрис был к нему еще более безжалостен: он назвал Массона мелким человечком, «мучимым личной злобой»[1186] и «цепляющимся за юбки армии индусов»[1187]. Норрис добавлял с презрением, что Массон «сильно навредил репутации выдающихся людей»[1188].
В Америке примерно такая же судьба была уготована Харлану. Он ждал совершенно другого, когда возвращался домой, в Соединенные Штаты, через Египет и Россию. Перед отъездом из Индии он собрал ворох рекомендательных писем от американских миссионеров, восхвалявших «полковника Харлана» за его высочайшую квакерскую мораль и несокрушимую честность. «Мы, миссионеры и представители американских христиан на чужбине, – писал один из них, – уверенно обращаемся к вам, рекомендуя вашему благосклонному вниманию нашего друга полковника И. Харлана из Филадельфии, адъютанта и бригадного генерала бывшего эмира Кабула Дост-Мохаммеда»[1189]. Еще не добравшись до Каира, Харлан повысил себя и представился американскому консулу уже как «генерал Харлан». «Рост: 6 футов[1190]. Лоб: высокий, – было написано в его паспорте. – Подбородок: выпирающий. Волосы: темный шатен. Цвет лица: желтоватый»[1191]. В Санкт-Петербурге Харлан обхаживал некую русскую княгиню, называя себя сторонником американских борцов с пьянством[1192]. Проповедовать «полное воздержание»[1193] от спиртного в Петербурге XIX века было еще большим донкихотством, чем выдавать себя за афганского принца.
Харлан высадился на американском берегу, предвкушая дальнейшие громкие свершения. Он злорадно расписывал неудачу британского Афганского похода: все те, кто хвастался своей «доблестью, соперничающей с победами Александра Македонского»[1194], теперь были или мертвы, или посрамлены. «Бедствия Англии, – писал он, – это благословение для Америки»[1195]. Однако россказни о «следовании путями Александра в Афганистане»[1196] не приносили дохода в Уэстчестере, Пенсильвания. Харлан придумывал схемы обзаведения деньгами одна другой сомнительнее (верблюды! станки! виноград! собственный полк в американской Гражданской войне! судебная тяжба после мятежа этого полка!)[1197]. В октябре 1871 года Харлан умер. Среди имущества покойного его душеприказчики нашли лотерейный билет штата Кентукки[1198]. Он верил в удачу до самого конца.
Месяцы сливались в годы, Массон следовал многовековой рутине лондонского бедняка: борьба с квартирным хозяином; неудобства жизни вдали от центра города; друзья, которые неизменно богаче и удачливее
