хлесткую шутку. Я ее точно придумаю. Дней через пять! Но сегодня, сейчас, чувства сильнее меня. Разочарование, страх, стыд… Слишком много стыда. Что-то внутри – хрустальное, тонкое – вдруг разбивается. Слезы снова текут по щекам.
– Это значит нет? – уточняет Каша, присаживаясь рядом.
Я громко рычу, хватаю мокрую от слез подушку и принимаюсь дубасить его со всей дури.
– Ты… – удар. – Непрошибаемый! – удар. – Тупой! – удар. – Бесчувственный!
Раздается звонок в дверь.
– Придурок! – ору я.
– Вот так, детка, давай, сублимируй эмоции в злость.
Каша гогочет и, задыхаясь от смеха, падает на пол. Я тут же сажусь на него и смыкаю пальцы на тощей куриной шее, торчащей из водолазки. На нем водолазка в плюс тридцать! Так бы и задушила придурка.
– Я вообще-то в отчаянии, ты, идиот!
– Даже теперь?
Каша улыбается. Привстает, опираясь на локти, и смотрит, подняв брови. За это лето он стал еще выше. И возможно, чуточку похорошел. Прям капелюсечку! Нос-то так и остался огромным и длинным… Просто загар ему очень к лицу, а отросшая челка закрыла пупырки на лбу.
– Ненавижу тебя, – бурчу я.
За спиной раздается вдруг голос Андрея:
– К тебе тут пришли.
Я разворачиваюсь с такой скоростью, что едва не падаю на пол. Андрей кажется… злым? Или может, разочарованным? Я холодею. Невольно тяну к нему пальцы, чтобы коснуться, но Андрей прячет руки поглубже в карманы на шортах. Мы оба знаем, что это значит.
Сейчас он не хочет, чтобы я знала о том, что он чувствует.
– Если вы тут закончили, мы собираемся в зале.
Что значит «мы»?
Я не успеваю спросить. Андрей, развернувшись, уходит, а я бормочу мысли вслух:
– Иногда я вообще его не понимаю.
– Это потому, что ты в него влюблена. – Каша со вздохом отбрасывает с лица отросшую челку. – От этого глупеют, Котлетка. Мне вот со стороны все совершенно ясно-понятно.
– И что же тебе совершенно ясно-понятно, гений ты мой?
– Что он тебя ревнует, – хмыкает Каша.
– К кому?
– Ко мне.
– К тебе?
Каша закатывает глаза, а я зависаю в недоумении. Э-э-э… Это от того, что я сижу на Каше и душу его, делая одолжение всему миру? Выглядело, может, и двусмысленно, но, честное словно, это же Каша! Ревновать к нему – все равно что ревновать к толстовкам. Или роллам с лососем. Или удобным кроссовкам. Их я тоже, конечно, люблю, но это точно не повод для ревности.
Я, наконец, сползаю с Каши. Он, конечно, тут же садится рядом, забрасывает руку мне на плечо и, как всегда, начинает с серьезным лицом нести несусветную чушь:
– Это все оттого, что мы так близки, понимаешь? Чувствуем друг друга на расстоянии, договариваем друг за другом предложения…
– Ничего мы не договариваем, – возмущаюсь я, сбрасывая с себя его граблю. – Ты просто…
– …лучший в мире человек, – перебивает Каша, расплываясь в счастливой улыбке. – Видишь, папочка знает все, что ты хочешь сказа…
Я бью его в лицо подушкой.
– Сашка! – вопит Оксана, повиснув у меня на шее. – Уи-и-и, с ума сойти просто!
От влажности и жары ее волосы совершенно взбесились и вьются как сумасшедшие. В коротких шортах и бежевой футболке оверсайз она выглядит так, словно выскочила из дома в чем была. Лера за ее спиной, напротив, – словно мы вытащили ее с какой-нибудь звездной пресс-конференции! Белое платье, сумка через плечо, идеальные длинные ногти… Она громко фыркает вместо приветствия, не поднимая глаз от айфона.
– Девчонки, – выдыхаю я, не веря глазам. – Вы уже в городе? Блин, идиотки, почему тогда не написали?!
– Мы написали. – Поморщившись, Лера небрежно бросает айфон в свою сумку и закручивает длинный блондинистый хвост в небрежный пучок на затылке. Кажется, жара доконала даже нашу мисс Совершенство. – Просто реже нужно сосаться и чаще заглядывать в чатик.
– Не завидуй так громко, Лерусик-пампусик. – Каша выходит из спальни, раскинув в стороны руки. – Лучше иди ко мне, а? Я так скучал, что каждую ночь рыдал безутешно в подушку! Не веришь мне, спроси вон у Сашки.
– Мне-то откуда знать, – бормочу я, косясь на Андрея.
– Можешь хотя бы минуту не быть идиотом? – Лера дергает плечами.
– Ауч! – Каша делает грустное лицо и трет ладонью грудь. – Как больно.
Мы падаем кто куда. Андрей садится в старое папино кресло, Каша – прямо на пол, вытянув длинные ноги вдоль кофейного столика. А меня и Леру Оксана утаскивает на диван. Мы не виделись с Оксаной аж с июня, потому что сразу после экзаменов родители сослали ее к бабушке в Кисловодск (подальше от Егора). И, судя по тому, как Оксана почти захлебывается историями, «ссылка» оказалась неожиданно классной.
Как же я скучала… Болтовня Оксаны, будто теплая ванна с пенкой. Будто какао и плед для моей дурацкой души даже в самую темную ночь.
– Ауч! – снова вопит Каша. Кажется, Лера нарочно наступила ему на руку, и теперь он с возмущенным видом трясет в воздухе пальцами. – Какого помидора, мисс Вселенная?
– Хватит пялиться на ее грудь, придурок озабоченный, – шипит в ответ Лера.
– Я вообще-то смотрел на твою! Ауч! Хватит бить меня! Эй!
Оксана громко смеется, а Андрей прикрывает рот кулаком. Я тоже смеюсь, и на минуту как будто становится легче дышать. Вот бы поставить это мгновение на вечный повтор… Вот бы мы не менялись и оставались такими, как здесь и сейчас. Навсегда.
Каша и Лера продолжают препираться, а я с улыбкой поправляю Оксанкины волосы.
– Как вы, кстати, меня отыскали? Папа же только-только переехал сюда из прошлой квартиры. Ее вроде продали.
– Нам Андрей написал, а потом вот этот придурок… – Лера с отвращением тычет пальцем Каше под ребро, – отправил всем штук по десять войсов с каким-то полубезумным бредом про то, что нужно срочно собрать «дружбан-совет», чтобы спасти твою задницу от депрессии.
– Не только задницу, конечно, – вставляет Каша. – Остальные части тела тоже.
Лера прожигает его свирепым взглядом и цедит:
– Не вижу проблемы. Иди на платку, потом переведешься.
Я наклоняю голову, чтобы волосы упали на лицо. Как, должно быть, легко жить в Лерином мире… Проводить каникулы где-нибудь на Тенерифе, летать бизнес-классом… Вообще не думать о деньгах, не волноваться о будущем.
– Саш, мне так жаль… – Сочувствие и доброта в Оксанином голосе прожигают во мне дыру размером с меня. Она нагибается, заглядывая мне под волосы, но хотя бы не трогает. Что ж, и на этом спасибо… – Как же так вышло? Мы же созванивались позавчера, и ты была двадцать седьмой.
– Наверное, сползла, – хриплю я. И сжимаюсь, сжимаюсь, сжимаюсь…
– Черт, да я сам
