Книга Бунтарка - С. Массери

в «Олимп». Меня охватывает боль от воспоминаний. Здесь произошло слишком многое, и это все переполняет меня, заставляя желать пережить многие моменты заново. Забавно, но плохие воспоминания сейчас сильнее хороших, хотя именно здесь сформировались мои отношения с парнями. Я помню Вульфа в роли Ареса, который увел меня от ринга, потому что я не могла смотреть на насилие. Помню, как я сидела на его коленях и его губы шептали мне что-то на ухо. Помню то, как он отвел меня наверх и показал, как мужчина должен обращаться с женщиной. Я помню Джейса в маске Аида и то, как я проводила пальцами по золотой краске на коже Аполлона. Помню поцелуй в фойе и красный отпечаток руки, оставшийся на моей коже.

Джейс паркуется и глушит двигатель. Наверное, мы приехали последними, потому что на парковке полно машин. Видимо, в «Олимпе» сейчас веселится большая шумная толпа, и от этого мой желудок сводит.

Я снимаю шлем и вешаю его на ручку мотоцикла, наблюдая за тем, как Джейс делает то же самое. Подняв сиденье, он достает тонкую белую коробочку и, сняв крышку, протягивает ее мне. Внутри я вижу цветочную маску. Цветы, из которых она состоит, покрыты угольно-черным и красным цветом с золотой пылью на лепестках. Улыбаясь, я прижимаю ее к лицу, а затем поворачиваюсь, чтобы Джейс помог мне завязать ленточки.

– Идеально, – шепчет он, разворачивая меня. – Тебя все равно ни с кем не спутаешь, но это на всякий случай, – говорит он и протягивает мне еще кое-что – венок, состоящий из позолоченных цветков.

Джейс аккуратно кладет его на мою голову, и я поднимаю руку, чтобы коснуться цветов.

– Будто мы отправляем послание.

– Так и есть, – спокойно говорит он. – Потому что, если у меня не получится…

– Джейс…

Он прижимает указательный палец к моим губам, заставляя меня замолчать.

– Послушай, я уверен в себе, но давай будем реалистами. Если он победит, ты должна бороться за свою свободу.

– Ну, ты их не видел, – отвожу я взгляд. – Адские гончие похожи на бешеных собак. Все до единого.

Он обхватывает ладонями мое лицо, заставляя встретиться с ним взглядом.

– Аполлон и Вульф не такие. Мы не такие.

Я снова делаю вдох и пытаюсь убедить себя, что у нас все получится. Джейс достает свою маску – ту самую, с черепом и черными металлическими рогами, выступающими из висков, – и надевает ее. Маска все еще пугает меня, но страх проходит, когда я вижу скрывающиеся под ней знакомые голубые глаза. Теперь он не превращается в Аида только потому, что надел маску. Он все тот же парень, которого я знаю, и мне нужно помнить об этом, когда он столкнется лицом к лицу с Паркером.

Глава 43. Вульф

– Добро пожаловать в «Олимп»! – объявляет Аполлон, спускаясь по лестнице в простой золотой маске. Его грудь тоже покрыта краской этого цвета, но ошейник на шее напоминает мне, что сегодня не самый обычный вечер пятницы. Он напоминает мне о том, что, какими бы мы ни тешили себя иллюзиями, – мы несвободны.

Мой отец восседает на троне, установленном на лестничной площадке. Осколки от статуи, которую он разбил, все еще валяются тут и там, сдвинутые в стороны для того, чтобы не мешать проходу, – но их невозможно не заметить. Он приказал оставить их, чтобы люди видели это напоминание о том, что «Олимп» уже никогда не будет прежним. Теперь он управляет Адскими псами, а они придерживаются совершенно других правил.

Прежде чем запихнуть нас с Аполлоном в багажник, куда мы еле поместились, Паркер, пользуясь моей беспомощностью, избил меня, отчего мои ребра теперь покрыты синяками. Также огромный темный синяк красуется и под моим глазом, по которому Паркер приложился пистолетом. Путешествовать в багажнике двум крупным парням не очень удобно, а потом представьте наше удивление, что, когда он открыл багажник и вытащил нас наружу, мы практически поцеловали ботинки моего отца. Каким-то образом Паркер и Цербер заключили сделку, и я могу только представить себе ее масштабы. Кора в обмен на нас? Они были раздосадованы тем, что с нами не было Джейса, но мой отец, кажется, думает, что сегодня вечером все решится. Когда он сказал мне об этом, я посмеялся, но потом поплатился за свой смех. Он схватил меня за шею и повел по коридору к двери, за которой находилась комната, куда засунули Аполлона. Он и так выглядел хуже некуда, но отец все равно заставил его надеть ошейник. Тот самый, который нацепили на него в качестве наказания на одном из бойцовских вечеров. Но теперь через него была пропущена цепь. Они приковали его к чертовой стене, как собаку, бросив рядом одеяло и поставив у стены ведро.

Отец не дал мне времени выразить свое возмущение и быстро потащил меня из комнаты, пригрозив, что если я скажу хотя бы одно слово, то окажусь там, рядом с Аполлоном. Поэтому оставшееся время я держал рот на замке.

Сегодня в «Олимпе» собралась большая толпа. Больше, чем в любой из вечеров с того дня, как мой отец возглавил это место. Но, несмотря на огромное количество народа внутри, двери все еще были открыты, словно он ожидал чего-то.

Я сижу на полу рядом с троном Цербера, а мои ноги стоят на ступенях лестницы. В маске из темно-серого меха с удлиненной мордой, которая выходит за пределы моего носа, я чувствую себя не в своей тарелке. Мой отец решил сделать из меня собаку.

Сегодня нас с Аполлоном ждет наказание.

– Вы знаете правила, – обращается Аполлон к галдящей толпе. – Выйдите на ринг и поведайте нам о желаниях своего сердца. Сразитесь с соперником, и, если вы победите, ваше желание будет исполнено. Если проиграете, то будете сброшены со скалы.

Раньше так прямо не говорили о том, что ждет проигравшего, и я замечаю, как мой отец раздраженно хмурится под крики толпы.

– Это ночь празднования! – громко говорит Цербер, перебивая Аполлона. – Титанов больше нет, а их бесстрашный лидер убит. Теперь этим городом правим мы!

Толпа, состоящая из Адских гончих, их сторонников и жителей Ист-Фолса, которые так долго жили под гнетом Цербера, что не знают ничего другого, – кричит и ликует. Но, возможно, они просто рады, что война закончилась и наши улицы станут безопаснее. На простых людей перестанут нападать.

– Давайте начнем. – Цербер ударяет кулаком по подлокотнику. – Первый боец.

Атриум затихает, и