Комиссар Блюмкин валялся на брусчатке бесформенной грудой тряпья.
– Изме… – комиссар Шляпников захлебнулся, потому что ему под горло упёрся ствол маузера в руке Двух Мишеней.
– Веди, – тихо и страшно сказал полковник. – Ты знаешь, к кому.
Остальные кадеты первой роты уже ворвались внутрь, зазвенело разбитое стекло; другие деловито разоружали матросов, настолько ошарашенных, что они даже не пытались сопротивляться. Спутники комиссара Шляпникова тоже успели лишиться и автоматов, и маузеров.
– Веди, – повторил Две Мишени. – Считаю до трёх. Иначе – сдохнешь, как пёс бешеный.
Лицо Шляпникова исказилось, зубы оскалились.
– Ничего не скажу! – хрипло выплюнул он. – Стреляй, сука!.. Стреляй, твою мать!..
Вместо ответа полковник только ткнул Шляпникову куда-то в горло стволом и мигом добавил – ребром свободной ладони. Комиссар всхрапнул и стал валиться.
– Пулю ещё на тебя тратить, – хладнокровно сказал Аристов.
И – размахнулся финским ножом, появившимся словно бы ниоткуда.
Загнали разоружённую охрану внутрь. Сапоги кадет затопали по кафельным полам; захлопали распахиваемые, а кое-где и выбиваемые двери; миновали первый двор, административный, ворвались во флигель, отделявший уже саму тюрьму.
Во главе александровских кадет бежал Две Мишени. Рядом, поневоле скрючившись, – двое из свитских Шляпникова. Сам комиссар остался на желтоватой плитке сразу за входом, через него перепрыгивали, словно и не тело человеческое, только что живое и жившее, лежало тут, а древесная колода.
Фёдор бежал с остальными; тюрьма встретила их гулкой пустотой, всюду следы разгрома – всё, что возможно, перебито и переломано, церковь выгорела; но вот и последний поворот, и открываются высокие узкие щели – с одной стороны стена с окнами, с другой – железные галереи, узкие лестницы и двери камер.
Никого. Всё распахнуто, раскрыто, видны узкие каморки заключённых – шесть шагов в длину, четыре в ширину.
Загрохотали по железным ступеням, взбегая вверх. Конторки надзирателей разбиты, и вообще, с точки зрения содержания опасных государственных преступников место это совершенно было уже непригодно.
Но вот на третьем ярусе проводники замедлили шаг. Остановились возле одной из камер; Фёдор видел, как тряслись руки, вставлявшие ключ в массивный замок.
Сыто чавкнула провёрнутая рукоять.
Две Мишени рванул дверь.
– Ну, чего явились? – раздался из полутьмы негромкий, но очень спокойный бас. – По мою душу, поди?
Фёдор едва не обратился соляным столбом, словно те дочери Лота.
Жалобно скрипнули железные рамы узкой тюремной кровати. Шевельнулась грузная, огромная тень, словно сказочный Михайла Потапыч, загнанный Кощеем Бессмертным в западню.
Загнанный, но живой и сейчас выпрямляющийся, расправляющий плечи, по-прежнему широкие, несмотря на годы.
Он вставал – с известным трудом, но вставал. Белая борода, известная всей России, которую государь не касался хной или иною краской – «граф Толстой этим пренебрегал, ну и нам нужды нет» – высокий лоб, волосы над ним поредели, но упорно сопротивлялись, держа оборону. Простая коричневатая куртка с накладными карманами, просторные брюки; совсем не императорские штиблеты, широкие, разношенные.
Он поднялся и глядел сейчас на них, щурясь от ударившего в глаза света.
Кадеты молчали. Молчали и приведшие их сюда тюремщики.
И только Две Мишени вдруг резко вытянулся, с истинно гвардейским шиком щёлкнув каблуками:
– Ваше императорское величество! Первая рота Александровского кадетского корпуса прибыла в ваше распоряжение! Докладывает начальник роты, полковник…
Император опустил руку от глаз. Массивный, тяжёлый, огрузневший с годами, с поседевшей бородой и морщинами, рассёкшими лицо, он всё равно казался сейчас Фёдору былинным богатырем Святогором, чей зачарованный гроб удалось разбить – нет, не мечом-кладенцом, а их кадетскими штыками и пулями.
– Молодцы, ребятушки, – услыхал Фёдор. – Благодарю за службу, Константин Сергеевич. Предаюсь в руки ваши, но сперва…
– Да, государь. Августейшее семейство…
…Их содержалось тут всего трое. Сам государь, наследник-цесаревич и его брат, великий князь Михаил. Женщин, по счастью, не тронули, они укрылись кто в Царском Селе, кто в Павловске. Великие князья разбежались кто куда, Временное собрание даже не сочло нужным их арестовывать.
Фёдор не помнил, как оказался на улице, как первая рота устраивала освобождённых в кузовах, собой прикрывая их от случайной пули. Михаил немедля потребовал «ну хоть какого-нибудь оружия, не могу ж я сидеть сложа руки, я, господа кадеты, всё-таки стреляю изрядно!». Успокоился великий князь, лишь получив маузер с патронами, реквизированный у нового тюремного начальства.
Но на этом везение господ кадет закончилось. Нестройная толпа бежала от Литейного, другая – ей навстречу по Шпалерной от Таврического дворца.
– Воротников! Пулемёт!..
Но Севке не надо было ничего объяснять. Он встал потвёрже, широко расставив ноги, утвердил свой «гочкис» прямо на крыше кабины, и над головой водителя – то есть Фёдора Солонова – разверзся настоящий ад.
– Гони! – крикнул Две Мишени, оказываясь на сиденье рядом с Федей. В руках у полковника уже оказалась чья-то «фёдоровка» и целая россыпь магазинов рядом.
Деваться было некуда, оставалось только лететь прямо в гущу набегавшей толпы. Кажется, все, кто был сейчас в кузове Фединого грузовика, кто висел на подножках, открыли сейчас пальбу, и бросившиеся было им наперерез люди стали падать, рассыпались, вжимаясь в стены.
Бахнул ответный выстрел, затем ещё и ещё.
«Господи, только б не в радиатор. И не в колесо. И не в…»
«Гочкис» над его головой ревел несытым чудовищем, Фёдор едва не оглох. Рядом с ним опустошал магазин за магазином сам полковник; дзинькнуло пробитое навылет ветровое стекло, аккуратная круглая дырочка, и пуля засела в стенке кабины в дюйме, наверное, от Фединого уха.
Но Севкин пулемет сделал своё дело. Толпа перед грузовиками рассеялась, она тоже оказалась в западне: из кузовов стреляли кадеты, и стреляли метко.
Вылетели на Литейный, помчались дальше по Шпалерной, завернули на Гагаринскую, потом – Пантелеймоновская, мрачная кирпично-алая громада Михайловского замка по левую руку, облетевший Летний сад по правую. Лебяжья канавка, Садовая улица, трамвайные рельсы – поворот, Фёдор, поворот!..
Стрельба стихла – не в кого было стрелять; однако совсем рядом, ниже по течению Фонтанки, там, где пересекал её великий Невский и кони Клодта застыли в вечной борьбе, – там палили вовсю, и из множества стволов.
Остались позади и Михайловский сад, и цирк Чинизелли, и мост, где тоже держались верные государю; Фёдор понимал, что задумал Две Мишени с остальными офицерами: собрать всех, кого можно, и прорываться из этой западни, где всё равно долго не продержишься – иссякнут запасы.
